В лагерь мне о вас NN писала
Только раз, но с трепетом таким,
Словно вам довериться внушала».
«В лагерь? Не о вас ли мы и Рим
Запросили? Grazie, Madonna!..[53]
Вот и воздаянье. Дождалась,
Только надо с переутомленной
Осторожней. Все мы, ей дивясь,
Лучшую из лучших полюбили,
Но ее страданья изнурили».
«Padre, мой трагичнее удел.
Лучше бы такого расстреляли…
Телом я, как видите, и цел,
И здоров, но в мире есть едва ли
Человек несчастнее меня.
Верующие грешат вслепую,
Я же, так сказать, при свете дня,
В ясной памяти…» — «Соболезную.
Доказательство, что без Него
Нет спасения ни для кого».
Гость на это: «Мы не хуже предка,
Камнем убивавшего, мечом,
Ядом и стилетом, а нередко
Словом или взглядом. Суть не в том,
Грех, как смерть, неустраним. Куда же
Спрятаться от них? — я возопил. —
Сердце потерял я. О пропаже
Всех бы, кажется, оповестил,
Но и лучшие, и первый встречный
Так же безобразно бессердечны».
«Грех отчаяния — неспроста, —
Отозвался человек в сутане. —
Ночь, в которой Иоанн Креста
Погибал, полна обетований.
Или вы забыли, кто вас ждет?
В нас поддерживала силу духа
Здесь она». — «И там во мне. Да вот
Я не вынес. Бомбы и разруха —
Полбеды. Какая там война!
Новая религия нужна!»
«Сын мой, если вы еще не Каин,
Вы уже как сумрачный Саул:
Вечный не меняется Хозяин!»
«Я в такую бездну заглянул,
Что и доброте, и благочестью
Стал почти врагом. Привыкнуть ей
Легче бы, я думаю, к известью,
Что убит я». — «Бедный иерей,
Серией отвечу анекдотов:
О лечившей раненных пилотов
Там, куда идти боялся врач,
Или как вступилась за больного,
Над которым тешился палач,
Или как на воинство Христово,
Да, и на меня, и на сестер,
Наступала, как Саванарола,
Укоряя: трусите, позор!
Плоть свою она переборола,
Пытки вынесла, чтоб где-то там
За ее дела воздали вам.
Все это события мирские,
Но для нас луч Провиденья в ней.
В руки хорошо отдать такие
Жизнь свою!» — «Нет, padre, я ничей.
Встречу бедственную предвкушаю
И большое сердце, помню сам,
Я признаниями растерзаю…»
«Сын мой, слезы, а не фимиам,
Рана ей любезна, а не ранка…
Чем над ей чужими иностранка
Власть приобрела? Умом сильна
И делами. Но здоровье хрупко,
Не вредите ей, слаба она:
Голубь — дух ее, а плоть — голубка.
Неужели не поможет вам
Вся ее моральная фигура?
Если можно, я совет подам:
Не спешите! Вас моя тонзура,
Может быть, смущает, но и я
Искупал. До времени тая
То, что вас тревожит, не идите
К ней. Вот там, налево, на горе,
Есть обитель. Встречу отложите!
Вам бы отдохнуть в монастыре
Пять-шесть дней. Я напишу аббату,
А потом она обнимет вас.
Говорю вам от души, как брату».
«Нет, простить не сможет ни сейчас,
Ни потом она. Уж лучше сразу!..» —
И уходит, обрывая фразу,
Второпях и адреса не взяв,
Посетитель… Чистота? Блаженство?
Но, что в рай, души не потеряв,
Не попасть, забыло духовенство.
И к ужасной цели он спешит,
Думая о padre: «Все-то учит!
Как бы мой определить визит?
Вот к нему эпиграф из Кардуччи:
Всех попов, о, муз авторитет,
Отлучил от церкви я, поэт!»
К бабе странник подошел. С простыми
Огрубевшей музе по пути:
«Знаете ли вы сестру? Вот имя…»
(Надо было в госпиталь идти,
Осенило вдруг.) А та: «Живет-то
За рекой. У нас ее зовут —
Русская святая. Ponte Rotto
Знаешь ли? Туда уж не ведут
Никого расстреливать. Но Pietro
Отстояла ведь она…» От ветра,
С гор повеявшего, и от слов
Женщины, ее и не дослушав,
Странник вздрогнул: что это? Коров
Колокольчик и рожок пастуший
В поле, как в идиллиях, и храм
С идиллической жреца фигурой, —
Злило все, но и другое там,
За цинизмом, за литературой,
Слышалось: она-то не сдалась!
И спросил он, бабы не стыдясь:
«Почему святая?» — «Accidenti![54]
Ты, наверно, не из наших мест,
Ведь она, как маслице в поленте,
В этом городке. — В один присест
Бабе хочется, чуть ли не воя,
Сразу все сказать. — Ах, милый мой,
Били тут ее, пытали… Boia…[55]
Все стояли с поднятой рукой,
Вели проносили gagliardetto[56].
А она… да только ли за это
Злились на нее. Сам капитан
(За руки она его хватала)
Не велел заложников-крестьян
Расстрелять… Она не состояла
В партии, как слышно, никакой,
В церковь в воскресенье не ходила,
И ведь наш-то ей народ чужой…»
«А кого-нибудь она любила
Тетушка?.. Faceva all’amor?[57]
«Ну с чего такой ты мелешь вздор!»
И кряхтела баба, тараторя
И без злобы странника, стыдя:
«Столько перевидели мы горя,
Сколько полю не видать, дождя
Любят здесь её: не в наших силах?
Так себя для ближних забывать.
Свет она, а мы навоз на вилах.
Эх, ты! С кем она идет в кровать?
С мукой нашей, с нашей нищей долей,
С душами убитых, с ветром в поле!»
2
Проституция… конечно, — зло.
Взяточничество… ну да, конечно.
Глупость… скачет птичка весело,
Жить решив и умирать беспечно.
С этим всем в начале наших дней
Мы еще не можем примириться —
Юных, укротить богатырей
И сановные не могут лица.
Но ищи протекций, хлеба, мест —
Мир почавкает, и совесть съест.
Оттого и стонет наш учитель,
Русский века прошлого пророк,
Грозный, безутешный обличитель,
Чья любовь (от гнева) между
Мы ему и памятники ставим,
И в Европе хвастаемся им,
Но дошло до дела — ох, лукавим!
«Проституция… Ну да!.. Грешим».
«Глупость, есть и хуже недостатки,
Вот хотя бы: гневаться на взятки».