И такой-то полугражданин,
Получестный, полуподловатый,
Формируется еще один.
Души маршируют, как солдаты
(Хлыст хозяина над головой),
И безумца, если протестует,
Будут гнать без жалости сквозь строй.
Оттого и страшен, и чарует
Подвиг твой: не убоялась ты
Получистых полуклеветы,
Полуверных полувосхищенья,
А когда твоих не терпят дел —
Жгучего и радостного мщенья.
И Тургенев (сам-то не посмел)
О таких, как ты, сказал же: дура
И… святая… Только ты умна,
Сверхумна, как русская культура,
Ведь сквозь строй проходит и она,
Непорочная и террористка
И еще труднее: гуманистка.
Тяжкая задача у меня,
Легче отрицательные типы —
Обреченных адская возня,
Стоны, и мучительствами хрипы.
Ведь и Библия, сей документ,
Уличающий из нас любого,
Не на благородство лишь патент:
Грех отступничества основного,
И братоубийство, и Содом,
И Гоморра… но и дух с мечом!
Гениев ли было так уж мало?
А героев? Сосчитайте их!
Одного лишь веку не хватало,
Вымолвить посмею ли: святых.
Не из той ли, не из их ли рати
Героиня и любовь моя,
Уступившая не для объятий
Мне, а чтобы светлым стал и я.
Муза, объясни же, как ни трудно,
То, что трибуналу неподсудно.
Было вот что: красоту стократ
Большая пронизывала светом
Изнутри. Во все глаза глядят
Оробевшие, ища и в этом
Сладости. Но истина горька:
Помнит будущее, миг нарядный
Не влечет. По ком твоя тоска,
Ты еще не знаешь; ненаглядный
Есть и у монахини жених,
Ты же из заведомо чужих
Выбираешь самого чужого:
Трудно друг от друга по всему
Больше отличаться: скажешь слово,
И оно — скала. Я своему
Чаще сам не верю. Ты, пугая
Раньше, восхищение потом
Вызываешь: вот она какая!
Должен я признаться, что в моем
Случае — обратное — сначала
Все легко… до первого провала.
Поделом: ведь занят я собой,
Для меня другие только средство.
Кто страдает, тем легко с тобой,
Не со мною: то впадаю в детство,
Всех обнять хочу, то погибай
Я и все другие! Я из гадов,
Знающих, что губят невзначай…
Я любил тебя, как Мармеладов
Им же разоренную семью.
Только я страшнее, хоть не пью.
Ты заметила, что я ревную.
Да и как же было не страдать,
Не имея права на такую.
Хоть у нас кощунственное «блядь»
Под защиту взял недавно Бунин,
Горечью оно клеймит сердца —
Узнавать, какие в мире лгуньи, —
Кара для мужчины-гордеца.
Я и умер бы от злобы едкой,
Новой околдованный кокеткой.
Но играть ты чувством не могла,
Тем же, чем Алеше был Зосима,
Чем для прокаженного была
Спутница (блаженная для Рима),
Для меня в несчастий моем
Ты была (какая там гордячка!)…
О достоинстве забыв мужском,
Сам себе: «А ты при ней заплачь-ка» —
Я сказал… Несчастия, война,
Долгу оставалась ты верна.
Долгу? Да. Священный, обоюдный,
Был бы лишь тогда исполнен он,
Если б я вблизи подруги чудной
Был воистину преображен.
Чем же я ответил на подарок
Целой жизни, да еще какой?
Пасынок эпохи, перестарок,
Вовсе не затравленный судьбой,
Но, и двоедушен, и растерян,
Я-то цели не остался верен.
Что литературная среда
Хуже всех — я говорил, задорный.
В лагерь занесла меня беда,
Ну и разве лучше поднадзорный?
Я бежал. В опасности, в труде,
По неделям без огня, без солнца,
Жил я с лучшими, но грех везде:
И в несчастии англосаксонца,
И (от совести не скроешь, друг)
Даже в обществе Христовых слуг.
И на голос переутомленных
Отзывался я: надежды нет,
Помнила и ты о миллионах,
Переставших быть, но твой ответ
На события звучал не плачем…
Возле горных и лесных дорог
Ночью ты склонялась над лежачим…
Для того, кто ранен и продрог,
Ты — сестра: пример для партизана,
И от губ врага отнять стакана
Не умела ты; они равны
Перед милосердием, как дети.
Сколько виноватых без вины
Ты утешила. За всех в ответе
Все. Не забывала ты (и как),
С кем из двух и почему быть надо,
И политика ведь не пустяк.
Но тому, кто падает, — пощада.
Правосудие — закон людей,
Есть другой и выше, и трудней…
Все боятся за себя, и странен
Строгий дух любви с твоим лицом.
Добрый жив еще самаритянин,
Жив и Тот, Кто рассказал о нем.
И за то, что много ты жалела,
Он тебе явился наконец,
Тот, чья власть, увы, не без предела,
Тот, Кого мы гоним без сердец.
Но произошло совсем другое,
Противоположное, со мною.
Отрывает от людей, от мест,
От всего событий колебанье,
Кораблей отплытие, отъезд
Поездов и на аэроплане
Перелеты. Перевозят впрок
Всякого добра (какого?) тонны,
Чтобы нес на палке узелок
И угла, и родины лишенный
Человек особенный: Ди-Пи…
Путь его — как засуха в степи,
Я хотел бы подвести итоги,
Жизнь еще не кончена для нас,
Но уже мы оба на пороге
Вечности, и дорог каждый час.
Я нашел не правду, а границы
Сил моих и вообще людей.
Хорошо, что все мы лишь частицы
Всеобъемлющего: матерей
Матери, отцы отцов, кто в силах
Сделать, чтоб струилось небо в жилах?
Я об этом грезил по ночам
И особенно перед рассветом,
Глядя сам в себя. Я видел там,
Как с благоухающим эстетом
Ласково братается палач,
Слушая сонеты и сонаты,
Заглушал я ими чей-то плач,
Словно артиллерии раскаты,
Взрывы бомб и много зол других
Быть могли бы делом рук моих.