И меня укором ободряя,
Ты проговорила, взор во взор:
«Я ведь тоже грешница… святая?..
Что за помраченье! Что за вздор!
Но меня мое же поразило
Невнимание к судьбе чужой
Раз и навсегда. Лет двадцать было
Мне тогда. В моей ошибке той
Надо, может быть, искать причину,
Отчего тебя я не покину».
Значит, так: простила, не забыв…
Все нужней и проще наша драма:
В трепете символики я жив,
В колоссальных образах ислама,
В откровениях буддиста, в том,
Что лишь возле логики философ
Знает поэтическим чутьем,
Как о минералах Ломоносов,
Но воистину владеет мной
Тайны обаяние одной…
Строчка, даже целая страница
Выразит ли долю чувств моих?
Дописаться бы, договориться…
Там же, где потом утратил их,
Силы я нашел. Но есть Лукавый
(Ум народный никогда не лгал).
Ты одна, имеющая право
На меня (что сразу я признал),
Только не в тюрьме, забытой скоро,
Даже не в обители приора,
А сейчас поставила вопрос
Веры так, что всю его огромность
Мне обнять хотелось бы. Я рос
В самой глубине (прости нескромность)
Страшного разрыва между всей
Славой Моисея и пророков
И ее затмением. Что с ней
Стало? И зачем же от истоков
Веры отошел христианин,
Оттолкнув народ, чей все же сын?..
Вновь трагической моей задачей
Стало иудейство… навсегда!
Я оно мне дорого, тем паче
В дни, когда великая беда
Над избранниками… Но другая
Истиннее правда. Я болел
Их раздором. Вот о чем вторая:
Мертвая вода для наших дел —
Справедливость, благодать — живая.
Только от обеих оживая,
Поднялся пророк и видит: крест!
На международное главенство
(Тут я не боюсь избитых мест)
Древнее утратило священство
Несомненные свои права…
Иудей чего-то не расслышал,
Сердцу помешала голова!
Есть ли мука здесь, у смертных, выше?
Но от древней новую свечу
Тихо зажигаю и молчу…
Ты всегда бывала одинока
Более, чем с кем-нибудь, со мной.
Зная силу моего порока:
В музе любования собой.
Чуть ли не сейчас же, очень рано,
Угадав, что я лишь о себе
И что тень от нашего романа
Все чернее на твоей судьбе
(В дни, когда я Райского-артиста
Воплощал и Марка-нигилиста),
Про себя ты: «Счастье? Где уж там…
Но его увидеть исцеленным.
Он, увы, не справился бы сам!»
И со мной коленопреклоненным,
Заклинающим: «Не уходи!»
Так беседовала ты когда-то:
«Много вижу горя впереди,
Что дано, обратно будет взято,
Но тебя до цели доведу,
Ты преобразишься. Знаю. Жду».
Я же слушал и тебя, и змия,
Говорившего: «Как бы не так,
Лучше ощущенья полузлые,
И полутона, и полумрак».
И высокому почти враждебен,
Но и низкого уже стыдясь,
Я молил, как о насущном хлебе,
О твоей заботе. Началась
У обоих жизнь для «жизни новой»,
Как в мистерии средневековой…
Ни кровиночки в лице твоем
От бессонниц, оттого что снова
Вся ты в милосердии своем
Содрогаешься от зла чужого…
Чистота… Но разве передашь
То, чем дышат горные вершины…
Хорошо, что знаем: Отче — наш,
А не мой, что Он для всех единый
И что худшему из прихожан,
Лучший друг в кусочке хлеба дан.
Встретил я и жалость, и хирурга:
Нес я прошлое свое, под ним
Падая… рассветы Петербурга
И заря над Сеной. Фабрик дым,
Сплин дворцов и поступь революций,
Wacht am Rhein…[64] Интернационал…
Но и о таких, как мы, поются
Песни: оборотня обуздал Человек.
Ведь ты-то непреклонна,
Не витаешь в дымах небосклона.
Вечной женственности смутный зов
То из рая, то из мглы кабацкой
Слишком много замутил голов.
Братья мы, но по могиле братской,
Все завороженные Лилит,
Черной тенью Евы и Марии.
Сердце женщины за нас болит,
Потому что мы, как в агонии,
Смерть зовем, а хочется пожить.
Нас жалеют, нас нельзя любить.
10
Мча Энея возле Одиссея
(Воин, мореплаватель и муж)
И Петра, Мазепу, Кочубея
Возле rouge et noir (все чаще rouge)[65],
Пронося и песни, и знамена
Крестоносцев, и Роландов рог,
И Ростова, и Багратиона —
Эпоса величественный слог,
Мифы и события сплетая,
Ходит, ходит: ни конца ни края.
И, своей трагедией томим,
Новый человек неосторожно
Волны слушает, и плыть по ним
Так влечет, что медлить невозможно.
Он и не надеется в веках
Выразителем своей эпохи
Тоже быть, но только о вещах
Малых малые презренны вздохи.
В игры океана вовлечен,
Жив большим дыханием и он.
Чем же баснословные преданья
Может он дополнить как-нибудь?
Есть у жизни тайные заданья:
Пройденное надо ей вернуть.
Дети, их обиды, их игрушки,
Юноши и девы, их любовь,
Взрослые, их золото и пушки,
Мы — скудеет в жилах кровь, —
Только рядом с нежностью все чаще
Правды и суровой, и бодрящей,
Как в больших классических вещах,
Слышим в сердце звук. Моя живая
Муза, в символических боях,
Силы надрывает, но спасая.
Есть ли в эпопее мировой
Проще схема подвига, чем эта?
Может быть. Но рыцарь никакой
Не пленял, я думаю, поэта
Больше, чем меня сегодня ты
Чьи не олимпийством залиты
Дни и замысел. Ему послушный
Исповедуюсь и каюсь я,
Не на диво черни простодушной
Вся душа обнажена моя.
Пусть же приключения Улисса
Сказочней для каждого из нас,
Чем такой (ни острова, ни мыса,
Ни чудовищ) о себе рассказ,
Пусть обворожает Навзикая,
Но и биография иная
Стоит же внимания: ничуть
В самом главном и неизмененный,
Миф грехопадения, чья суть —
Искупление, — свои законы
Ослепительные мне раскрыл,
И тебя я, строгую, живую,
Скромную от преизбытка сил,
Ясновидящую, ни в какую
Ложь не облаченную, — пою.
Классицизму, видишь, и свою