— Док, завтракать! — загремел из соседней комнаты голос толстяка Джо. — Ты проснулся? К тебе можно?
— Входи. Штаны уже натягиваю, — сказал я.
Под мощным ударом ладони дверь комнаты распахнулась, и вошел краснолицый, сияющий, пахнущий морем и жареной рыбой Джо. Он опустился на стул, который чуть не рассыпался под ним, и потянул из прожженного кармана рубахи недокуренную сигару. Разжег ее. Задымил. Скрестил на необъятной груди мускулистые ручищи и весело заговорил:
— Все в порядке на рудовозе «Король Георг Четвертый»! Выкарабкались. Не сожрал их океан! И никто не погиб, не отдал богу душу в эту ночку. И с «Сириусом» я переговаривался: спрашивали, как дела. Не стал я тебя тормошить, сказал, что все о’кей! Привет до нового радиосеанса.
— Как капитан?
— Ха! Капитан уже поднялся. Говорит: у него все заросло.
— Что? Я вот ему поднимусь! Капитан! Немедленно в постель! — закричал я, втоптывая ногу в ботинок. — А, Рика, здравствуй…
— Доброе утро. Идите завтракать. — Девочка заглянула в комнату. Лицо у нее было бледным, под глазами лежала синева. — Все готово.
— Послушай, что с тобой? — спросил ее толстяк Джо и схватил за руку, потянул к себе. Рика уткнулась ему лицом в шею. — Девочка ты моя… Тебе нездоровится? Доктор, поглядите, может, она заболела? Ведь она сегодня еще ни разу не улыбнулась.
— Пусти, — сказала Рика и, вырвавшись из его рук, метнулась из комнаты.
А капитан Френсис действительно уже поднялся. Когда я выглянул из комнаты, он вошел в дом. Он опирался на трость и шагал очень медленно и осторожно, но лицо его сияло от счастья.
— Черт бы вас побрал, капитан, — сказал я. — Хотите, чтобы швы разошлись?
— Ложусь, док, ложусь, — смиренно пробормотал капитан и осторожно опустился на койку. — Спасибо тебе, дружище. Как это по-морскому, по-братски: прийти вот так на сигнал бедствия…
— Оставьте, капитан. Ложитесь. Вот так. Дайте-ка я погляжу, как шов…
— Не люблю болтать, док. Да-да, я больше люблю молчать, но сейчас мне хочется говорить добрые слова. Сегодня я открыл глаза и подумал: жив. Солнце светило в окно, трава шуршала, волны гремели. Чайки кричали. Я жив! И знаете, о чем я думал? Вот вы помогли мне в невероятно трудную для меня минуту, и я… знаете, что теперь должен сделать я? Я должен нести людям еще больше добра, чем нес и давал раньше. Ведь это так важно — отозваться на зов терпящего бедствие. И клянусь вам…
— Капитан! Я и не думал, что ты можешь произнести столько слов за один прием. — Толстяк Джо засмеялся, вытащил бутылку из заднего кармана отвислых брюк и протянул мне, но я отстранил его руку. И тогда Джо сказал: — Хлебни ты, капитан. И отдыхай. Рика тебе сейчас принесет кусище трески. И мы пойдем набьем трюмы, а потом я возьму трубу и сыграю. В честь твоего выздоровления. В честь экипажа рудовоза, выдержавшего схватку со штормом. В честь синего неба, солнца и шороха травы, черт возьми!
Завтракали втроем. И Бен, и Грегори, и отец Фернандо отправились в объезд острова, а второй радист спал после ночной вахты.
В просторной кухне золотисто сияли свежевымытые полы, на полках стояла разная утварь, висели медные, начищенные до жаркого блеска кастрюли и кастрюльки. В большой печи гудел огонь. Было жарко. Рика распахнула окно и дверь. Тугой теплый и пахнущий морскими водорослями и сеном воздух прокатывался по кухне. В окно был виден все еще неспокойный океан, чайки, сидящие на берегу, а в открытую дверь — золотисто-желтые холмы, зеленая трава на их склонах. Лошадь и жеребенок стояли на склоне, и ветер красиво шевелил золотистую гриву лошади. А у порога кухни толпились с десяток маленьких черных кур во главе с крупным огненно-красным петухом.
Ели жареную треску с вареной картошкой.
— Чего выпустила птиц из курятника? — спросил толстяк Джо, прямо рукой вытаскивая из сковороды самый большой кусище рыбы.
— А пускай погуляют, — сказала Рика и прикрикнула на Джо: — Опять в сковородку с руками? Вот же вилка.
— Прости, девочка, — пробормотал Джо и облизал пальцы.
— Отец Джо! — Рика строго свела брови. — Вот же салфетка.
— Да-да, милая. — Джо схватил салфетку, вытер губы и потом трубно сморкнулся в нее и, видя, как Рика уставилась ему в лицо, поспешно спросил: — Тебе нужно в чем-нибудь помочь?
— Когда я тебя приучу умению вести себя за столом? — сердито сказала Рика. — В приличную компанию тебя не пустишь… И вот: откуда у тебя новая дыра?!
Толстяк Джо скосил глаза. Сидел он за столом в одной тельняшке. На боку зияла дыра. И в этой дыре матово светилась кожа, на которой виднелась четкая синяя татуировка. Чья-то хорошенькая головка с большими синими глазами выглядывала из дыры…
— Натягивал, а ткань: тр-рр-ыы! — сказал Джо. — Рика! Что с тобой? Я никогда не видел тебя такой злой.
— Надоели вы мне все, — сказала Рика и швырнула вилку. — Вы все как дети! Все на вас рвется, трещит: тр-ры! Пачкаетесь, как поросята, что ни день, то стирка. Что ни день, то гора белья. А простыни?! — Она повернулась ко мне, в глазах ее стояли слезы. — Стираю-стираю, глажу-глажу… Постелю, а он… — Рика ткнула в сторону Джо пальцем, — бух в постель в одежде. В сырой! В грязной!
Покраснев, с великим смущением на лице толстяк, зацепившись за угол и чуть не опрокинув стол, вылез из-за стола и подошел к Рике. Попытался ее обнять, но она оттолкнула его:
— Отойди! Ненавижу! Ну погляди, погляди на себя…
Толстяк Джо оглядел себя. Смущенно улыбаясь, развел руками.
— Ничего не видишь, да? А ширинку кто будет застегивать, кто?
— Пуговички потерялись… — пробормотал Джо, стыдливо прикрываясь ладонями. — Я ее булавкой, а она…
— «По-отерялись… Бу-улавкой»! У нас что, на острове есть магазин? Я что, могу пойти и купить пуговичку? Вот пришью тебе сегодня пуговицы! Медные. С пушками! Снимай брюки…
— Но, милая моя…
— Снимай, снимай… некогда мне. Сейчас я уйду с доком на свой участок. — Рика поднялась из-за стола, поспешно стала убирать посуду. Глаза ее сверкали от ярости. Она швырялась тарелками и вилками. Остановилась. Выкрикнула: — Ну, быстрее же! Мне еще гладить, шить, штопать. Мне еще кормить кур и лошадей и мыть два дома. Мне еще поливать картошку, полоть ягоды, мне еще…
— Я все сделаю, я помогу.. — Толстяк Джо грузно прыгал на одной ноге, пытаясь выпутать вторую из штанины.
Снял наконец-то. Схватив брюки, Рика ушла в дом. А мы с Джо убрали все, я протер стол тряпкой и подмел. Джо топтался рядом, помогал, но как-то все у него плохо получалось. Вилки падали на пол, веником он шаркал с такой яростью, что мусор улетал к противоположной стене кухни. Отобрав у него веник, я сказал:
— Иди-ка покури…
— Пойду-ка, — согласился Джо. А потом воскликнул: — А! Пойдем-ка мы с тобой поиграем на трубе! Пока она там пришивает…
— Вот и порядок в кухне. На какой еще трубе?
— О, у меня самая большая в мире духовая труба, — сказал толстяк Джо и, схватив меня за рукав, потянул к двери. — Когда я играю, то говорят: звуки слышны в Канаде. А до Канады — более двухсот миль. — Лицо у Джо сияло. — Не веришь? А вот пойдем-ка, пойдем.
— Так без брюк и пойдешь? И куда идти-то?
— А какая разница: в брюках или без? Куда идти? Да во-он на эту дюну. Там у меня кресло стоит.
Трусы у толстяка Джо были сшиты из старой тельняшки. Весь полосатый, как тигр, в громадных ботинках на босу ногу, с сигарой, которую он уже успел закурить, Джо заспешил к маленькому сарайчику, примыкавшему к дому. Распахнул дверь. Я заглянул и увидел нечто громадное, медное, ярко сверкающее, как бы возлежащее на старой деревянной кровати. Что-то бормоча — по тону голоса я понял: нежное и доброе, — Джо вошел в сарайчик, наклонился и, слегка закряхтев, ухватился, поднял и понес, как ребенка, невероятных размеров трубищу.