— Не могу понять: вы на самом деле счастливый человек, Антон? Или хотите им казаться?
— Джон, истина в вине. Выпьем, и вы поймете. Вам я обязан. Я был разбит, уничтожен катастрофой «Атлантика». Вы вернули меня к жизни, к любимой работе. Фирма высоко оценила героизм ваших моряков, а заодно и мой.
— Хеппи энд! — язвительно воскликнул Тулаев, которого мучительно донимал вопрос: вернул бы Крокенс его, Тулаева, к жизни таким же способом или трусливо провел бы свой супертанкер мимо охваченного огнем «Воронежа»? — Отвезите, пожалуйста, нас на судно.
— Вам не хочется в ресторан, Джон? — спросил Крокенс.
— Нет.
— Хорошо, сэр. По дороге я покажу вам город, нашу картинную галерею…
В музее Крокенс, минуя несколько залов, сразу привел русских гостей к «Автопортрету» Рембрандта. Им повезло. Посетителей было мало, и они оказались одни перед ликом старого, умудренного жизнью художника. Крокенс шепотом сказал:
— Я беседую с ним часами.
Тулаев не мог отвести взор от всепонимающих глаз великого мастера. Они как бы говорили ему: «Не спеши. Не суетись. Верь людям, как веришь самому себе. Человек велик в деле. Никто заранее не знает, на что он способен…»
Иван Карпович догадался, что Крокенс не случайно привел его к своей любимой картине. Нет, с человеком, думающим только о себе, себялюбцем и эгоистом Рембрандт не станет разговаривать часами. Мелкие душонки, приспособленцы, предатели и лжецы не задерживаются в этом зале. Спасибо тебе, великий Рембрандт. Ты снял камень с души капитана Тулаева, и он понял, что за человек этот Антони Бен Крокенс.
А. Миланов
МОНОЛОГ СЕЙНЕРА
Я сейнер. Мне волны помяли бока.
Я рыбой пропах от киля до клотика.
Но все-таки люди меня, старика,
Считают незаменимым работником.
Удел моих братьев, мой личный удел —
Трал за кормой закрепив потуже,
Выслеживать стаи упругих сельдей,
Зубатку и пикшу из моря выуживать.
Казалось бы, что мне до ваших забот,
Товарищи люди? Я вас понимаю!
И как вы желаете, я круглый год
Студеные мили на лаги мотаю.
Стучит мое сердце стальное — мотор,
Едва лишь к причалу прижмешься щекою,
Как снова в рыбацкий уходишь дозор
И тянешь капроновый трал за собою.
И снова путина, волна за волной.
Несется над морем гудок мой осипший.
За то, что покоя не знаю давно,
Спасибо вам, люди. Большое спасибо!
Ходит, ходит море в пляске,
Удаль в грохоте слышна.
Я гляжу, гляжу с опаской —
В плен возьмет меня волна:
Хлынет зеленью и синью,
Смоет начисто покой,
И — тогда я не покину
Этот праздник колдовской —
Превращусь в скалу крутую,
Грудь подставлю всем ветрам,
Если жизнь начну вторую —
Морю
вновь ее отдам!
* * *
Оглушен океанским рокотом,
Ногами врастаю в палубу.
Я еще без матросского опыта,
Но никто не услышит жалобы,
Что на палубе зыбкой работа,
Что устал и промок до костей.
Это будни суровые флота
Учат слушать напевы снастей,
Напряженных ветрами, как струны,
Басовито гудящих в ночи.
След в тумане утонет бурунный,
Да охрипший тифон прорычит.
Пусть грозна неуемность морская,
Ванты рвет и корежит металл,
Знаю, ждет меня доля мужская,
О которой я с детства мечтал.
Я устал быть ледоколом.
Льды… Куда ни глянешь, льды…
В беспорядке невеселом
Трутся. Треск на все лады!
Как хлобыстнет! Как заедет
Льдина — ребра затрещат!
Изумленные медведи
Подгоняют медвежат!
Что ж вы думаете, черти,
Мне не больно? Я — стальной?
Вы попробуйте измерьте…
Этот панцирь ледяной
С головой меня укутал,
Ветер кости пронизал!
Глохнет сердце в стуже лютой.
Нету силы… Я устал!
И зачем моя работа?
Заметает снегом путь!
— Нет, не так, дружище! Кто-то
Успевает проскользнуть!
Не горюй! Не зарастает
Никакой в пространстве след!
Видишь: вон за светом — свет,
Кораблей большая стая
Подмигнула нам в ответ!