В это время я услышал приближающийся гул самолетов. С острова к нам навстречу летели два самолета МБР. Мы звали их тогда запросто «амбары». Крейсерская скорость у «амбаров» была маленькая. Летают себе потихоньку да и высматривают: нет ли чего подозрительного?
Еще не подойдя к месту гибели тральщика, я приказал, чтобы все мои люди с крюками, с концами были у бортов. Шлюпки висели почти у самой воды. Но спускать на воду их не пришлось. Не замедляя хода, идя галсами, мы подошли к месту взрыва. Мои хлопцы с ходу стали выхватывать из воды окоченевших моряков. Делали это так: с обоих бортов по два наших моряка держали за ноги третьего, а тот, вывалившись за борт, подхватывал появляющихся то здесь, то там тонущих моряков.
Увидел я с мостика на обломке разбитой шлюпки мокрого Галышева. Он тоже заметил меня и посмотрел на меня так, что сколько жить буду — не забуду его взгляда! Было в нем и недоверие, будто мираж ему почудился перед смертью. Было и чувство благодарности за то, что мы вернулись. Было — а может быть, это мне всего-навсего лишь померещилось — одно коротенькое слово: «прости»…
Я повернул к нему. Боцман Васька Кононов схватил Галышева, вытянул его из воды. Да перестарался — вывихнул ему предплечье. Ну, тут мои орлы сразу поднесли Галышеву эмалированную кружку спирта. Он выпил его еле-еле, из последних сил, а уж после этого его поволокли ко мне в каюту.
Мы спасли тридцать восемь человек. Еще двоих вытащили, но они скончались на глазах у нас. Когда на волнах не оставалось ничего больше, кроме обломков тральщика да оглушенных белопузых рыбин, один из подлетевших самолетов снизился до самого мостика. Летчик знаками просил объяснения. Что его интересовало, понял бы и ребенок: он просил показать ему хотя бы примерно то место, откуда дала залп субмарина. Кажется, не было у нас на палубе моряка, который бы не показал летчикам, где была замечена лодка. Они закружились над морем, просматривая его.
Мы уходили, а они все кружились и из пузатых бело-зеленых уток превращались постепенно в маленьких комариков. Потом внезапно два фонтана взметнулись под самолетами. Они бросили первые глубинки. Потом еще и еще! Сразу несколько белых фонтанов поднялось из воды. В упрямстве, с которым они бомбили одно и то же место, была хорошая примета. Как мы узнали позже, после разрыва первых глубинок на поверхность моря всплыло огромное пятно солярки, а потом с морского дна сперва выскочили доски, которыми враги пытались задраить пробоины, затем вырвался ослепительно яркий, ядовитого желтого цвета спасательный пояс. Еще одна потопленная лодка противника была записана на счет летчикам, которые прилетели ко мне на подмогу в открытое море.
Однако справедливость требует сознаться: когда спасли мы ребят с тральщика и «амбары» закружились над морем, мне очень страшно сделалось за судьбу «Северного ветра», который я бросил на произвол судьбы. Единственное, что меня немного успокаивало, это его ход…
5
— Ход не выдал, — согласился я с Колей Субботиным. — Четыре часа мы выжимали до двенадцати узлов. Стармех, все его помощники бросились в кочегарку к лопатам, к ломикам — шуровать, подымать пары. Как только мы поворачивали на новый галс, вода взлетала и пузырилась за кормой, словно у торпедного катера, а женщины валились на палубу. Удаляясь от тебя, мы видели, как тральщик повел огонь: вспышки пламени вылетали у вас с носа и с кормы. Когда же показался мыс Прощальный, а затем и весь остров всплыл из-за горизонта, старик Варгаев закричал своим пассажирам так, что его услышали и у ракетной установки на корме: «Можете снимать пояса!» А мне он сказал тихо: «Нехорошее стало наше море — пора свертывать рукавицы. Чем больше смотришь на него, тем страшнее становится». И, несмотря на эти слова, я был уверен, что, как только мы благополучно воротимся в Архангельск, Варгаев поживет на берегу день-другой, а потом станет ссориться со своей старухой и все по ошибке будет называть комнату каютой. Его опять неудержимо потянет в море.
Мы ворвались в пролив на полном ходу, и наблюдатели с батареи говорили мне потом: «А мы думали, это миноносец прет, — таким ходом вы шли!» Уже после мыса Прощальный туман, который пополз было с гор, покрытых снегом, разъярыжило, солнышко блеснуло нам в глаза, и дуга радуги, впервые виденной мною в таких высоких широтах, поднялась над печальным скалистым берегом, у которого серебрилась тихая бухта с бревенчатым причалом. Тут старик Варгаев закричал: «Право на борт! Стоп! Подать бросательный!» Тонкий тросик с плетеной лёгостью на конце, извиваясь змейкой, полетел к земле, которую вряд ли кто из нас думал еще хоть раз в жизни увидать. Его ловко схватил на лету какой-то грузчик в меховых унтах, подбежавший на самый край дощатого причала…