6
— Галышев — это уж когда он пришел в себя — заплакал у меня в каюте. Ходил, ходил, а потом вдруг закрыл лицо руками и заревел. Простить не мог себе, почему начал зигзаг с поворота влево, — медленно, точно размышляя сам с собой, сказал Субботин. — А второй раз я увидел слезы на его глазах, когда хоронили на следующий день двух моряков с его тральщика. Мы хоронили их на скалистом мысу, в черном, аспидном камне, рядом с могилками первых русских мореходов, открывших давным-давно этот остров и погибших здесь в одиночестве либо от цинги, либо от голода. Мы похоронили участников нашего рейса со всеми воинскими почестями. Женщины нарвали цветов — лютиков, незабудок, — мха из тундры притащили. Вы же знаете, небогатая наша северная природа…
Ну а в обратном рейсе Галышев у меня за старшего помощника шел. В одной каюте спали. Он вообще-то парень ничего, начитанный. Только деликатный чересчур. Все «пожалуйста» да «пожалуйста». А здесь не Черное море. Курортов нет. Арктика — она особенной вежливости не требует. Хотя, кто знает, быть может, его за эту самую вежливость и любят?
А. Гененко
ХРОНИКА КОРОТКОГО РЕЙСА
Рассказ
Настоящим докладываю вам, что тб/х «Кременчуг», закончив погрузку 3778 тонн груза разного (металл, трубы, шпалы, пилолес, металлоконструкции, автотехника) в порту Ильичевск и приняв бункер на рейде порта Одесса 01 октября 1973 г., в 22.30 снялся в рейс назначением…
«Теплынь, как летом!» — радовался доктор, вглядываясь в выраставшие из воды полоски суши и строения далекого порта. Семененко раньше всех переоделся для встречи властей и выхода в город: белые модные брюки и ярко-красный батник плотно облегали начинающую уже полнеть высокую фигуру парня. Плавание было хоть и недолгим, а все-таки хотелось ступить на твердую землю.
У борта на юте к доктору присоединились моряки, свободные от вахт. Их объединяло одно чувство: быстрее бы на берег.
В этот час на крыло мостика поднялся боцман, по вызову Владимира Ивановича — старпома, добродушного коренастого здоровяка.
Получил указания, кивнул головой, что значило: «Есть! Будет исполнено!», и повернулся было идти, но, глянув на корму, где курили приодетые к увольнению моряки, застопорил:
— Вот черт! Опять в красном!..
— Ты что ворчишь, Никитич? — заметил перемену в лице боцмана старпом.
— Эскулап, чтоб ему!.. — кивнул боцман в сторону кормы. — Снова в красном!
— Ну и что? — не понял старпом.
— Быстро, Иваныч, забываешь. А перед Калькуттой на мель сели?..
— Упал сильный туман, да и вел нас лоцман.
— Так-то оно так, только доктор в красное выряжался… А в Босфоре у Хайдарпаши зацепили паром…
— Снова не наша вина. Арбитры разбирались. Капитан парома сдуру вильнул у нас под самым носом.
— Вот-вот! А доктор и тогда был в красном.
— Ну, ты даешь, Никитич! Сколько вместе соли съели, не замечал в тебе такой суеверности.
— Да-а?.. — Боцман не сдавался и решил поразить старпома еще одним фактом. — А в Пирее знаешь что было?
— Ну?
— Семененко плавал на контейнеровозе. Застопорили машину, и потащили их два буксира к причалу. А тут, откуда ни возьмись, сильный шквал. Буксиры не удержали теплоход, и он навалился на ошвартованные суда. Ободрал их, помял бока. Кореш там у меня, трепался, что Семененко торчал на борту в красном. А?.. Что на это скажешь? — с превосходством посмотрел Никитич на старпома.
Тот поглядел на взъерошенного боцмана и захохотал: то ли позабавила его цепь логических заключений, неопровержимо доказывающая фатальную роль доктора в красном, то ли возникла у самого в голове какая-то идея.
— Смотри, Коба, ты начальник, — двинул плечами боцман. — Но я на твоем месте посоветовал бы ему снять! — И, не глядя на старпома, застучал тяжелыми башмаками по трапу вниз.
Боцман и старпом давно плавали вместе. Наедине один к другому обращались на «ты», чаще по имени или только по отчеству, понимали все с полуслова.
Александр Никитич роста был не богатырского, не косая сажень в плечах, но на судне, пожалуй, не найти груза, под который не подставил бы он свои плечи. Повсюду успевал. В экипаже не помнили случая, чтобы спасовал перед чем-либо хозяин палубы.