В лодке было душно, чувствовалась нехватка кислорода. Каждый с нетерпением ждал ночи, когда можно будет всплыть и всласть надышаться свежим, прохладным воздухом.
— Товарищ командир! — раздался голос акустика. — Справа девяносто слышу шум винтов крупного судна. Очень крупного.
— Есть. Поднять перископ! — Ольштынский взялся за ручки перископа и развернул его туда, куда указал акустик.
В перекрестие медленно наплывал силуэт большого транспорта. Два охотника, очевидно считая свою миссию по охране судна оконченной, были уже у бонового заграждения.
— Боевая тревога! Торпедная атака!
Команда расставила моряков по боевым постам.
Высокобортный транспорт, тысяч на десять водоизмещением, окрашенный в черный и шаровый цвета, развернулся и лег на входные створы, ведущие в порт. Пузатенький буксирчик стал торопливо разводить боны. Цель находилась сейчас как раз между гаванью и подводной лодкой, полностью закрывая ее от своих катеров.
— Аппараты товсь!
Напряжение на корабле достигло предела.
— Пли!
Две торпеды выскользнули навстречу обреченному транспорту. Промахнуться в таких условиях было почти невозможно.
— Полный вперед! Право на борт!
Командир убрал перископ. Лодка дернулась, но в тот же миг глухой удар обрушился на корму. Ее сильно подбросило. Послышался дробный стук металла о металл. Одновременно прямо по носу раздался взрыв — торпеды попали в цель.
Двигатели замолчали, вибрация и стук прекратились, но лодка, не слушаясь руля, продолжала по инерции быстро идти вперед, приближаясь к тонущему судну.
— Механик! В чем дело? — крикнул Ольштынский.
— Рули и винты заклинило. В седьмом отсеке фильтрация корпуса. Видимо, на мину напоролись.
— Товарищ командир! Глубина всего двадцать метров… — доложил штурман.
И будто в подтверждение его слов, под днищем сначала слабо, потом сильнее и сильнее что-то заскрежетало, точно кто-то царапал корпус гигантскими когтями. Наконец лодка остановилась, накренившись на борт. Сверху сквозь толщу воды доносился глухой шум. Слева ухнуло несколько взрывов. «Щ-17» подбросило так, что люди еле устояли на ногах.
— Товарищ командир! Бомбы, очевидно, бросает самолет. Шума винтов сторожевиков нет, — доложил акустик. — До транспорта пятьдесят метров.
— Штурман! Глубина у транспорта? — Ольштынский повернулся к замполиту. — Сходи взгляни, что там у механиков.
— Глубина по карте десять — двенадцать метров!
— Осмотреться в отсеках! — раздалась команда.
Торпеды угодили судну в носовую часть. Оно почти полностью ушло носом в воду. Над поверхностью возвышалась похожая на гигантскую краюху черного хлеба корма, на которой белела надпись: «Герман Геринг», а несколько ниже порт приписки: «Гамбург». Медленно продолжали вращаться щербатые лопасти винтов. Сорванные с походных креплений грузовые стрелы, обрывая такелаж, раскачивались из стороны в сторону. Правый борт захлестывали волны. По наклонившейся палубе в воду сыпались какие-то ящики, бочки и обломки. К небу поднимался столб черного дыма. Надстройки закрыли облака пара. Несколько человек пытались спустить шлюпки, но шлюпки взрывами выбросило из кильблоков, и они, свисая с бортов, раскачивались, как огромные рыбины.
Из порта к транспорту торопились сторожевики и катера. Над ним большими кругами летал самолет.
Весь личный состав «Щ-17» собрался во втором отсеке. Моряки разместились вдоль бортов на рундучках, подвесных койках, везде, где можно втиснуться, сесть. Ольштынский не собирался ничего скрывать от экипажа: у всех на кораблях независимо от звания и должности судьба одинаковая, а на подводной лодке — тем более. От одного человека зависит порой жизнь всей команды. Поэтому и надо, считал он, чтобы каждый четко и ясно представлял себе, что его ждет, как надо действовать дальше, что требуется именно от него в данной конкретной обстановке.
— Товарищи… — Ольштынский обвел взглядом замерших в напряжении моряков. — Положение у нас, прямо скажем, не ахти. Лодка не имеет хода. Инженер-механик затрудняется сказать, как велики и серьезны повреждения. Да и трудно это сделать, не осмотрев корпус снаружи, а возможности такой пока нет. Противник нас пока не обнаружил, иначе давно бы забросал бомбами. Порт стоит в устье реки, которая выносит в море массу ила, вода здесь мутная, особенно сейчас: накануне шли дожди. Это спасает нас от авиации. Охотники также не нащупали лодку — мы соблюдаем полную тишину. Но есть другой враг. Вы уже ощущаете его. Это кислородное голодание. Нам потребуется вся наша выдержка и сила воли. Задача номер один — экономия сил до тех пор, пока не стемнеет. Как только немного затихнет там, — он поднял палец, — и стемнеет, попытаемся всплыть и решим, как поступить дальше. У меня все.
Наступила тишина.
Ольштынский пытался представить, о чем могли сейчас думать люди в этой стальной неподвижной коробке, отрезанные от всего мира толщей воды, за сотни миль от своих. Он знал: команда безгранично верит ему, командиру, надеется, что он найдет выход из этого почти безнадежного положения. Сумеет ли он оправдать их доверие, хватит ли опыта, знаний, наконец, сил?..
— Разрешите, товарищ командир, — поднялся боцман. Вытер ладонью пот со лба и хрипловато сказал: — Мы ведь вроде пехоты на берегу в окружении и даже хуже. А уж отсюда — сдаваться или прорываться. Первому нас не учили, да и не умеем. Остается прорыв. Так я говорю? А?
Моряки одобрительно загудели.
— Тише, тише. Помните надписи на телефонах. — Боцман погрозил заскорузлым пальцем. — Враг подслушивает. Так вот я и говорю, разводить эти самые, как их, антимонии не след. Посему — действуйте, командир, как положено. Так или нет?
— Так, так! — зашумели вокруг.
— У меня все. — Боцман сел.
— Других нет предложений? Ну, если все ясно, тогда по местам и помните: экономить силы и кислород. — Командир расстегнул ворот кителя и провел ладонью по горлу. — Как можно меньше движений.
Ольштынский, войдя в свою полутемную каюту, не заметил, что у него замполит. Он сначала подумал, что это Ирма, но она сидела, прислонившись спиной к переборке и запрокинув голову. А лицо Долматова белело прямо перед ним. Было заметно, что замполиту плохо. Глаза его были затуманены, на лбу испарина, губы высохли и потрескались.
— Что, Николай Николаевич, худо? — Капитан-лейтенант пригладил рукой волосы.
— Да уж не как в Кисловодске. Но терплю.
— Потерпи, осталось недолго. Я сейчас был у штурмана. Он проверил график освещенности. Наверху уже темно. Минут через пятнадцать — двадцать будем всплывать. А пока пойдем к акустикам, узнаем обстановку.
Офицеры вошли в кают-компанию, где в уголке примостился старшина-акустик.
— Как там? Что творится на белом свете? — спросил капитан-лейтенант.
— Сейчас полный порядок, товарищ командир. Тихо. Я здесь, — акустик показал на исчерченный какими-то знаками лист бумаги, — веду учет, сколько судов подходило к транспорту и уходило. Получается: там теперь пусто — все в порту. На «утопленнике» спокойно, не слышно звуков. Очевидно, работы прекратили до утра, а людей свезли на берег.
— А охотники в засаде не затаились? Лежат в дрейфе и ждут, не вынырнем ли?
— Исключено. Смотрите: четыре подходило — у них шум винтов особый, ни с каким другим судном не спутаешь, — и четыре ушло. Точно говорю, никого нет, — убеждал старшина.
— Тогда начнем всплывать потихонечку.