Океан. Выпуск пятый

Диспетчер отошел от лоцмана и набросился на Москалева:

— «Антей», «Антей»! — закричал он. — Что у вас за контора? Когда будет порядок? Благодарите, что ветер, можно свалить все на ветер, а если было бы тихо? Куда бы ушел ваш «Антей»? До сих пор нет судовой роли, до сих пор нет капитана! Не известно, когда давать воду, сегодня уговорили подогнать баржу, переставили ваш «Антей» на отходный причал, а они стоят — и хоть бы что! И начальство все спит спокойно!

— Успокойтесь, — сказал Москалев. — Закажите буксиры и лоцмана на утро. И сообщите прогноз. Воду и топливо возьмем сегодня.

Москалев присел на стул, расстегнул мокрый плащ и только теперь почувствовал, как он устал, и подумал, что утром никто не сможет заставить его покинуть «Антей». А сейчас предстоит суматошная ночь перед отходом и придется наверстывать все, что было упущено.

М. Рейтман ПЕРВЫЙ

Он дает команды первым:
Скорость,
         глубина
             и курс,
На ученьях ли,
             маневрах —
Первый залп!
         Атака!
             Пуск!..
Он — душа морских традиций.
Там, где он, —
         там главный пост…
Первым он
         за стол садится,
В праздник скажет
         первый тост.
…Но когда в бою неравном
Красный дым над кораблем,
Корабля сквозные раны
Опоясаны огнем
И, ломая когти-гребни,
Волны лезут на спардек —
Покидает борт
         последним
Этот
         первый
             человек.

М. Волков МОРЕХОДАМ

Залив не спал, он, как старик, ворчал,
Встревоженный гудками пароходов.
Надолго покидали мы причал,
Горел маяк — гигантская свеча,
Зажженная во славу мореходов.

Вдали, как нож, — песчаная коса,
Прибоем волн отточенная остро.
Где кипень брызг уходит в небеса
И облаков тугие паруса
Наполнены дыханием норд-оста.

Хотелось мне запомнить навсегда,
Отбросив мыслей повседневных путы,
Как бьется в борт упрямая вода,
Как растворится темных скал гряда
И ночь, вздыхая, встанет у каюты.

Н. Суслович УТРО НА РЕЙДЕ

Почистив палубу песком,
Лучами добрыми согреты,
Надев тельняшки и береты,
Встаем вдоль борта босиком.

Подошвы наши холодят
Чуть свет прошвабренные доски,
И гюйсов светлые полоски
На утренний залив глядят.

Наш горизонт, как первый лист, —
На нем ни тучек, ни морщинок.
Стоим, безусые мужчины,
И слышим, как поет горнист.

Дежурного чеканный шаг,
Спокойный голос командира.
Над нами — посредине мира —
На гафеле взметнулся флаг.

А впереди гудят года,
Валы гуляют в пенной гриве,
И я не знаю, что счастливей
Уже не стану никогда.

В. Тюрин ЕСТЬ У МОРЯ СВОИ ЗАКОНЫ Рассказ

…И кружится у слабых голова.

Г. Поженян

С севера их не шибко большой остров круто обрывался в море. Здесь день и ночь с тихим шумом волны облизывали нагромождения здоровенных окатистых булыжников. А с другой стороны, с южной, в островок воткнулась бухточка. В ней среди лохматых водорослей густо хороводилась мелочишка трески и пикши. Тут же в затишке паслись длинноногие крабы, подстерегая зазевавшуюся рыбью молодь.

В эту бухточку и ходил Костя на рыбалку. «За свежачком» — как говорил старшина первой статьи Дородный. Костя ставил две удочки, нанизывал на них кусочки соленой до жути селедки и за час-полтора набрасывал ведерко некрупной тресочки на ужин. Больше не требовалось: сколько могут съесть четыре человека? А кроме них, матросов, на острове больше никого не было.

Окончив рыбалку, Костя не спешил на камбуз. Ему нравилось, забравшись на плоскую, как столешница, макушку острова, лежать в мягкой пепельно-белой перине ягельника и подолгу глядеть на стылое свинцовое море. Иногда ему везло: мимо острова, глухо гудя дизелями, проходили подводные лодки. Они шли настолько близко, что Костя даже мог рассмотреть лица людей, стоявших наверху рубки.

Не было в эти минуты человека на свете несчастнее его. Сосущая зависть к подводникам и горечь обиды на то, что он не с ними, не на лодках, делали настолько ненавистным этот остров с его отмеренной по минутам спокойной службой, что на первых порах Костя, бывало, даже плакал злыми тоскливыми слезами.

Он со стыдом вспоминал, как прошлым летом на выпускных экзаменах в школе выбрал тему сочинения: «И сейчас есть место подвигу». Даже умудрился что-то нагородить о своей будущей героической профессии подводника. А потом засыпался на конкурсе и не попал в военно-морское училище.

Третью неделю не уходит с неба солнце, третью неделю он перед ужином ловит рыбу и третью неделю с тоской выискивает в море рубки подводных лодок.

Смотав удочки и бросив их на берегу — кто их возьмет? — он вскарабкался наверх. Ветра не было совсем, и поэтому солнце, скуповатое на тепло даже сейчас, в июле, слегка припекало. Макушка сопки окрасилась неярким разноцветьем светло-сиреневых, белых и зеленых мхов. Среди лохматых узоров то тут, то там попадались островки хрупких и совсем мелких бледно-розовых цветов. Аккуратно переступая через них, Костя дошагал до обрыва и лег. Пришел и лег просто так, по привычке. Ждать было нечего: уже два дня шли флотские учения, и все лодки были далеко в море.

Командир части, отправляя Костю на остров, предупредил:

— Имейте в виду, служба там суровая, трудная. Если не чувствуете в себе достаточно мужества, скажите сразу. Оставим вас на материке, а туда пошлем другого.

Мужество… Для чего оно здесь? Даже вот теперь во время учения, когда люди в море воюют, на острове все также вовремя едят и вовремя спят. Старший матрос Барышев, как будто ничего не происходит, по-прежнему режет дурацкие фигурки из корневищ полярной березы. А Карпенко, если случается свободная минута, строчит письма своим заочным корреспонденткам. Только и разница, что этих свободных минут стало поменьше да еще старшина пункта Дородный перетащил свою койку в аппаратную и нынешнюю ночь спал не раздеваясь. Вот и вся война… Проще апельсина и скучнее таблицы умножения.

— Ере-емииин!.. — донесся от бухточки крик Карпенко.

В голосе его различимо слышались злость и нетерпение. Это было настолько не похоже на обычно медлительного увальня Карпенко, что сердце Кости екнуло сладкой надеждой — что-то случилось! — и он опрометью полетел вниз.

— Где тебя, салагу, черти носят?! Ну-ка, бегом к старшине! Орешь… орешь…

Костя даже не подумал обидеться на «салагу». Он схватил ведро и бросился бежать, полный радостного ожидания чего-то наконец нового и необычного.

На крыльце дома, крепко связанного из толстых бревен, спокойно покуривал Дородный. Он всегда был спокоен, этот малорослый и на первый взгляд чуточку нескладный старшина. Окна дома были отворены настежь, и в одном из них слышалась скороговорка морзянки.