Раскрасневшийся и счастливый вошел он в каюту стармеха Леонида Петровича Вербицкого, который только что поднялся из машины и мыл под краном сухие, маленькие руки, щеточкой вычищая въевшуюся в кожу грязь.
— Садись, Павел, — пригласил он гостя. — Что веселый, будто сто тысяч выиграл?
— Да так… — пробормотал Павлик.
— Да, брат, в твои годы человеку легко радость дается. Не всегда он, правда, это ценит. А тут повозишься с железками три-четыре часика, и все ноет… — Стармех вытер руки и стал перебирать книги на полке, пристроенной над койкой. — То давление поднялось, то радикулит. К старости всякая зараза пристает. Садись, я тебя по комсомольским делам пригласил. — Стармех помолчал. — Чем разговор-то закончился в столовой?
— Все тем же, Леонид Петрович, — пожал плечами Павлик. — Мне его, что ли, агитировать? Он сам грамотный, не хочет — не надо.
— Ничего, терпение, терпение…
— Да Леонид Петрович! — воскликнул Павлик. — Чем я-то выше его или другого? Почему я должен воспитывать? А меня кто воспитывал?
— Наверное, кто-то был, да и сейчас, насколько я понимаю, ты не один. Одним словом, Паша, должность у тебя и трудная, и неоплачиваемая, зато нужная… Ну хорошо. У тебя ко мне что-то есть?
— Я хотел спросить… — Павлик замялся. — Если, конечно, нельзя, так вы мне сразу…
— Так, так, посмелее. — Стармех улыбнулся.
Павлик решительно сказал:
— Я в партию хотел, Леонид Петрович. Батя у меня коммунист, брат на фронте погиб, тоже был партийный, да и вообще… Только, может, мне рано?
— Ну вот, а ты еще говорил, кто тебя воспитывал. Батя, брат, работа… Партии такие люди, как ты, нужны, Павлик. Пиши заявление. Рекомендации есть?
— Одну дает старшина Говорин.
— Я тоже напишу, да и капитан, наверное, даст. А насчет Кравцова — учти, он на твоей совести…
Стук в дверь прервал стармеха. Вошел вахтенный матрос.
— Товарищ старший механик, вас срочно к капитану.
— Что случилось?
— Боцман вернулся из увольнения. Один, без Кравцова и Березина.
Прошло ровно двадцать минут после ухода Ильи и Васи. Боцман отодвинул недопитую кружку пива и решительно слез со стула.
— Мистер ботсвэйн, дринк, плиз… — пропела Доротти, поставив перед ним заказанную Ильей рюмку виски и еще два бокала пива, но Анатолий Степанович решительно отмахнулся: «Ноу, ноу!» — и вышел из бара. Он долго стоял у дверей под якорем, высматривая ребят в потоке чужих людей, потом кинулся в ближайшие магазины, обегал их снизу и доверху, затем вернулся в бар. И снова Доротти улыбнулась «большому русскому». Но он видел только часы, которые показывали, что пора было возвращаться на судно. Боцман засуетился.
Кое-как, знаками, он спросил у бармена, не было ли здесь в его отсутствие Ильи и Васи — такого низенького, прихрамывающего, и длинного, безусого, — и бармен, поняв его, ответил, что нет, не возвращались. Боцман снова оказался на улице, размышляя, что же предпринять.
Так и не найдя выхода, ругая себя последними словами, сел боцман Егоров на автобус, решив, что самое разумное сейчас как можно раньше вернуться на судно и доложить о ЧП капитану.
Не так уж хорошо знал Илья английский. Это выяснилось, когда он попытался узнать, как быстрее добраться до Ванкувера. Сначала они сели на автобус и доехали до какого-то завода. Пришлось вернуться в центр и повторить попытку.
Прошло, наверное, еще около часа, пока они оказались на окраине Портленда, у автострады, ведущей на Ванкувер. Дул холодный ветер, начинал моросить мелкий дождь, сырой асфальт отражал огни мчащихся автомашин. Вася ежился в намокшем пуловере, хмель у него начинал проходить, и самочувствие было, как у новичка во время шторма.
Вот они стоят оба далеко от своего судна, часы отсчитывают минуты. А по уставу военного времени опоздание свыше двадцати минут — уже преступление. «Батя сейчас на передовой, может, с товарищами отражает атаку фрицев и даже ранен, — бежали горькие мысли. — Мама делит пайку на себя, Гальку и бабушку; весной они едят суп из нечищеной картошки с крапивой (если она уже выросла под заборами). А мы, как господа, пили виски и пиво. И еще не пришли на судно…» Вася без обычного уважения посмотрел на худенькую фигурку товарища. С поднятым воротником пиджака, сутулый, тот метался, прихрамывая, по обочине автострады, то и дело вскидывал руки в надежде остановить машину, но автомобили мчались, не сбавляя скорости.
«Втянул меня в эту историю», — со злостью подумал Вася, но тут же ему стало стыдно. Илья казался таким беспомощным и маленьким в этом холодном мире мчащихся автомашин, дождя и ветра.