— Молчанов, смените Стрекачева, — все тем же глухим голосом сказал Понуренко. Сам он сел вместе с кочегаром, сменив боцмана. — Чуют! — кивнул он в сторону косаток.
— Что чуют? — прохрипел Молчанов.
— Отставить разговоры! — прервал их Вербицкий. — Весла на воду!
Молчанов греб изо всех сил, напрягая могучие мышцы, но голова его свесилась на грудь. Сменившись, он привычно «скойлался» возле Стрекачева, засунул руки в рукава и как-то сразу ушел в забытье. Павлик кивнул Ане, показав глазами на кочегара. Она тотчас пододвинулась к Молчанову, тихонько потрепала его за плечо.
— Что загорюнился, друг сердешный? Ну-ка, подними головку, подними.
— Не надо, Анюта, не надо. Все понятно без слов…
— Ничего не понятно, Витенька. Ну-ка, глазки открой, а то заснешь.
— Скорей бы уж, надоело, что там говорить, — прохрипел он, еще глубже зарываясь в куртку.
— Думать даже не смей! — воскликнула Аня, принимаясь трясти его, как пьяного. — У тебя дети, Виктор Иванович! Вовка и Машка! Забыл про них?
— Машенька… — Молчанов вздрогнул, как от удара электрического тока, провел по глазам широкой ладонью, после чего открыл их и осмотрелся. Постепенно лицо его приняло осмысленное выражение, он изумленно взглянул на стоявшую перед ним на коленях Аню.
— Ты?! Ну и силища в тебе, Анька! Совсем не бабская!
— Как раз бабская, Виктор Иванович! Наша сила повыше вашей, мужской. Давай-ка встряхнись, и чтобы больше я тебя не поднимала. Понятно?
— Ладно, иди… — Он потрепал ее по плечу и встал в шлюпке во весь рост. — Эй вы там, рыбы, плывите сюда! — заорал он сиплым, срывающимся басом.
Кривые ножи плавников приотстали, словно косатки и в самом деле побоялись вызова.
…Пятые сутки бросали шлюпку волны бескрайней водяной пустыни. Наташа металась в бреду. Очнувшись на мгновение, она просила пить.
— Леонид Петрович, пить, — беспомощно оглянулась Аня, она поддерживала голову Наташи.
— Воды осталось по сто граммов, — сказал стармех.
— Но ей надо!
— А гребцам?
«Всего сто граммов, по два глотка на человека, — думал Илья, ощущая спиной биение Васиного сердца. — Кто заставит любого из нас поделиться этими последними глотками? Отдать ей — убить себя».
— Пить, дайте пить!
Павлик потянулся к анкерку в ногах боцмана:
— Степаныч, милый, я отказываюсь от своей порции.
Бросив весла, Егоров схватил анкерок и зубами стал раскачивать деревянную пробку.
— Не смейте, боцман! — крикнул ему Вербицкий. — Мы не имеем права брать воду у раненых.
— Я тоже отказываюсь от своей порции, — просипел боцман пересохшим горлом. Наклонив бочонок, он налил в подставленную кружку воды и подал ее Ане.
— Лей еще за меня, — неожиданно для всех сказал Илья.
Аня поднесла кружку Наташе. Захлебываясь, кусая зубами край кружки, она проглотила воду. И сразу очнулась, стала торопливо выбираться из-под брезента.
— Наташа, нельзя!
Рванувшись из рук Ани и Павлика, Наташа зачерпнула за бортом воды, стала пить жадными глотками. Вдруг она отбросила чашку — ее стало рвать. Потом, обессилевшую, ее уложили на дно шлюпки и укрыли брезентом.
— Я умираю, — спокойным и тусклым голосом проговорила она спустя несколько часов.
Аня и Павлик переглянулись.
— Илья! — в отчаянии воскликнула Аня.
Он не поднял головы. Спрятав руки под мышки, он скорчился под Васиной курткой.
— Больно ему, руку разнесло, — словно оправдываясь, сказал Вася.
— Илюша, я тебе хотела… — Голос Наташи прервался, она застонала, ворочая головой. Внезапно она напряглась и затихла.
Вадим Белощацкий уже второй день нес добровольную вахту на веслах. Как он ухитрялся грести одной рукой, оставалось его секретом, но он греб, сидя рядом с Лойдом. Понуренко и Молчанов отдыхали у ног стармеха, который держал румпель под мышкой и дыханьем отогревал посиневшие руки. Несколько чаек, тявкая совсем по-щенячьи, с любопытством носились над шлюпкой. Темный, как ночь, туман закрывал горизонт.
— Леонид Петрович, она умерла, — сказал Павлик.
— Закрой ее, сынок.
— Умерла! — Стрекачев выпустил весло и всхлипнул.
Сзади его обнял Белощацкий.
— Держись, корешок. Леонид Петрович, похоронить ее надо, — не то спросил, не то предложил он стармеху.
Тот кивнул.
— Свитер и одеяло оставьте.
Вася, оцепенев, смотрел, как раздели Наташу. Мужчины сняли шапки. Илья спрятал голову в колени, плечи его тряслись.
— Прощай, дочка, — глухо сказал Вербицкий, — и прости нас, не доглядели… Спускайте ее, товарищи.