— Какое там. — Павлик повернул краник на пластмассовой макаронине, вода струйкой пошла из нее, заливая бледный живот.
ЭПИЛОГ
В ясный мартовский день большой морозильный траулер «Байкал» шел в двух десятках миль от острова Шумагина, держа курс на пролив Унимак. Большие, толстые, как гуси, аляскинские чайки, неторопливо взмахивая крыльями, летели над палубой. На голубой воде покачивались стайки нырков; вспугнутые судном, они прыскали из-под форштевня в, разные стороны, будоража море пропеллерными ударами крыльев. Глянцевые от жира сивучи, томно изгибаясь под водой, плыли рядом с бортами, то и дело высовывая пучеглазые кошачьи морды. Вахтенный матрос — долговязый румяный парнишка лет восемнадцати в высоких рыбацких сапогах и канадке — стоял на крыле мостика и швырял чайкам куски хлеба, они хватали хлеб на лету и разлетались, тявкая и визжа от радости, как щенята.
Вахтенный помощник склонился над картой в штурманской рубке. Отметив точку на линии курса, он поднял телефонную трубку:
— Товарищ капитан, по счислению подошли к тому месту.
Через минуту на крыле появился капитан-директор траулера Березин, высокий человек лет сорока. Он молча смотрел на расстилающийся перед ним простор.
— Здесь это было, Василий Петрович? — спросил его штурман.
— Где-то здесь. Видите остров? Это Большой Конюжий, а рядом — Касл-Рок. Замок-скала. К ней мы и подошли в тот раз, да только там не высадишься. Подобрали нас в тот день, когда умер Кравцов. Всех шестерых. А он, единственный, кто утаил воду, умер…
Над гладким морем, над спокойствием штиля разнеслись могучие звуки тифона. Длинный, протяжный гудок ревел над волнами, как штормовой сигнал, как напоминание о тех, кто больше никогда не увидит солнца.
Н. Беседин
«СКОЛЬКО Б ПО МОРЯМ ЕГО НЕ МЫКАЛО…»
«Сколько б по морям его не мыкало,
Все равно корабль в свой порт вернется»…
Третий месяц, ослепляя бликами,
Бродит надо мной чужое солнце.
Примем груз и снова, словно пахари,
Отгибаем в море синем борозду.
И преследуют чужие запахи
Нас от Южного до Северного полюса.
Но и в самом пекле у Великого,
Словно флаг, мотив над нами вьется:
«Сколько б по морям его не мыкало,
Все равно корабль в свой порт вернется».
От котлов, где пламя бьется в ярости,
Вахту сдав, идешь крутыми галсами,
То ль от качки, то ли от усталости,
То ли от тоски по речке Яузе.
И уже сквозь сон за чаек криками
Слышишь, как турбины сердце бьется:
«Сколько б по морям его не мыкало,
Все равно корабль в свой порт вернется».
Все равно придет, в штормах исхлестанный,
Сколько б не было дорог им пройдено,
И ему отсалютует звездами
В золотых веснушках небо Родины.
Китобоец
с берегом прощается,
Прорывая пелену дождя.
Он ко мне
по-свойски обращается,
Хрипло,
доверительно гудя.
Залп…
И дым над мирным рейдом стелется,
И покой
горластым эхом смят.
Сотни дней
винтами перемелются,
И десятки залпов прогремят.
Он вернется
с первой вешней завязью,
Многим людям
возвратив тепло.
Вслед ему глядят буксиры
с завистью,
Словно в чем-то им не повезло.
И за бонами
в тумане видятся
Полные опасностей пути.
Мне бы тоже
из буксиров
выбиться
И надолго в океан уйти.
В. Жураковский
БУДНИ ПОДВОДНИКОВ
То буран, то снежные заряды.
Горизонт штормами перекопан.
Заползают туч седые пряди
В дымчатые линзы перископа.
Небо хмуро. Океан без края.
Даль пустынна: ни дымка, ни судна.
Вот она, романтика морская!
Вот они, подводницкие будни.
И ночам, и вахтам счет потерян.
Память юность всю разворошила.
Полушагом сотни раз измерен
Пятачок рифленого настила.
А в скупых словах метеосводки
Море вновь то шесть, то восемь баллов,
Словно злость свою на первогодков
До конца еще не расплескало.
И меня, глотнувшего немало,
Ветра в океане с разных румбов,
За поход изрядно помотало
У массивной перископной тумбы.
Прочь, усталость! Мы дойдем до цели!
И, к штурвалам прикипев руками,
Нити самых дальних параллелей
Рассечем подводными рулями.
Воют ветры на морском раздолье.
Горизонт штормами перекопан.
На руках дубленые мозоли
От шершавых ручек перископа.