— Не суетись. До острова еще несколько часов хода, — сказал капитан.
Вскоре я был готов.
Поднялся в ходовую рубку. Пощелкивал эхолот. Капитан, сидя на откидном стульчике, листал лоцию, вахтенный штурман следил за глубинами, а радист вызывал остров Сейбл на шестнадцатом канале радиотелефона.
— «…При подходах производить непрерывные промеры глубин, — громко читал капитан. — Пройдя банку Мидл-Банк, соблюдать особую осторожность…»
— Восемьсот… восемьсот… семьсот… — бубнил вахтенный штурман, вглядываясь в ленту эхолота. — Четыреста… четыреста…
— Хорошее место для стоянки — одна-две мили от северного берега острова… Слышите, старпом? — крикнул капитан.
— Туда и проложен курс, — отозвался из открытой двери штурманской рубки старший помощник капитана. Склонившись над штурманским столом, он разглядывал карту. — Что там локатор? Зацепился за остров?
— Уже вижу, — сказал навигатор, вжавшись лицом в раструб радиолокатора. — До острова восемнадцать миль.
— Хорошее место для стоянки, — повторил капитан. — «Глубина от девяти до восемнадцати метров. Грунт: песок, хорошо держит якорь». При смене ветра — немедленно уходить, опасаясь сильного волнения.
— Триста… двести пятьдесят… двести метров, — бубнил штурман.
— До острова десять миль, — сообщил радионавигатор.
— Самый малый! — приказал капитан и, захлопнув лоцию, соскочил со стульчика.
— Остров на шестнадцатом канале, — сказал радист и протянул трубку радиотелефона капитану: — Говорят, что уже видят нас, что уже спустили на воду свою шлюпку. Спрашивают: хирург ли наш врач?
— Спустили свою шлюпку? Ну и ладненько, — сказал капитан. — Нам меньше забот. Док, переговори! Ты ведь лучше всех по-английски чешешь…
— Алло, алло! Маринершиф на связи! — проговорил я в трубку и услышал шорох, поскрипывание, острое потрескивание. — Я врач-хирург рыболовного траулера «Сириус». Сообщите, что с больным…
— …острые боли внизу живота, справа. Тошнота, головокружение, слабость… — донесся чей-то встревоженный голос. — Нужна срочная консультация… Подозрение на острый аппендицит…
— Сто метров под килем… восемьдесят, — докладывал штурман.
— Вижу идущую навстречу шлюпку. — Капитан оторвал от глаз бинокль. — Ишь мчит… Старпом, стоит ли становиться на якорь?
— А зачем? — спросил старпом, выходя из штурманской.
— И я так думаю, — согласился капитан. — Командуй. Пускай боцман парадный трап майнает.
— Боцман! Майнай парадный тр-рап! — прорычал в микрофон старпом. И тотчас с палубы послышался недовольный голос боцмана:
— Ишь, парадный! Он что — старик какой? И по штормтрапу спустится.
Сделав свирепое лицо и выглядывая в открытое лобовое окно, старпом возвысил голос:
— Боцман?! Что споришь, стар-рая калоша… — Покосился на капитана, капитан отвернулся. — Говорю: майнай пар-радный. Приказ капитана!
Я пожал руки капитану, старпому, совсем еще юному штурману, которого мы все ласково звали Шуриком, и вышел из ходовой рубки. Траулер едва заметно скользил по сине-зеленой, усыпанной солнечными бликами, спокойной воде. Матросы толпились на верхнем пеленгаторном мостике, глядели на золотистую полоску земли. Раздувая пенные усы, неслась к траулеру широкая, глубоко сидящая в воде шлюпка. Трое мужчин в ярко-красных штормовых куртках сидели возле двигателя в корме и все трое дымили трубками. Один из них махнул рукой, поднялся и пошел в нос посудины. Смуглые, обветренные лица, чей-то веселый прищур светлых глаз, чья-то добрая улыбка.
Скрежеща в блоках, раскачиваясь, трап закачался подо мной, запружинил. Сильные руки подхватили, потянули к себе, и я спрыгнул в шлюпку. Сверху опустилась моя сумка с медикаментами и инструментами, борт траулера откатился в сторону. Капитан, старпом и штурман стояли на крыле мостика, и я махнул рукой: до встречи!.. А сердце сжалось черт знает отчего… От страха? Нет. От грусти? Пожалуй, тоже нет. Какая тут грусть: много ли пройдет времени, когда опять я поднимусь на палубу своего траулера? И все же, такое бывало уже не раз, сердце слегка сжалось в невольной тревоге. На какой-то срок я расставался с родным, привычным миром, расставался со своей обжитой, уютной каютой, с этим траулером, частичкой моей Родины, и с людьми, к которым уже привык за долгие месяцы рейса.
Сердце слегка сжалось, а потом отпустило. Я увидел протянутую мне широкую, грубую ладонь и пожал ее: