Откос был крутой, осыпающийся. Толстяк шумно дышал, по его лицу и медно-красной шее лился пот, а воздух, нагретый телом, слегка дрожал и колебался над ним, и я подумал о том, что небольшой планер мог бы сейчас кружить и парить в теплых воздушных потоках, согретых громадным горячим телом Джо.
Но вот и вершина. Свежий ветер, сильный тут, над дюной, овеял наши лица. Лежала внизу зеленая долина, чуть дальше виднелась свинцовая пластина озера, еще дальше — дюны, и среди них — одна, самая высокая, золотисто-белая, а позади нас и там, впереди, за дюнами, простирался синий-пресиний, кое-где расчерченный белыми лентами пены океан. А в долине паслись лошади. Вправо от нас — один косяк, влево — другой. Жеребята носились друг за дружкой, выпрыгивали из высокой травы, брыкались, валялись на берегу озера.
Мы прошли еще с десяток шагов, и с облегченным вздохом Джо опустился в промятое кресло. Оно стояло прямо на песке, и ножки увязли до самого сиденья. Придерживая трубу одной рукой, Джо ухватился за спинку кресла и, рванув, выдернул его из песка. Сел. Поставил трубу на колени. Уперся в мундштук толстыми губами и, зажмурившись, вдул воздух в гигантский медный механизм. И труба оглушительно рявкнула. Лошади в долине подняли головы, прислушались.
Я опустился на траву. Могучие, рокочущие звуки поплыли над островом. Что играл Джо, какую мелодию — понять было невозможно. Закрыв глаза, раздувая толстые, лоснящиеся от пота щеки, он дул и дул и перебирал толстыми, короткими пальцами. Нет, подобного концерта мне слышать еще не приходилось… Я поднял глаза выше раструба, и мне показалось, что увидел, как поток воздуха стремительно выплескивается из трубы.
— Гляди, гляди, док, — радостно сказал мне толстяк Джо, оторвавшись на минуту от мундштука. Курнув сигару, которая лежала на песке и слегка дымила, как затухающая головешка, Джо показал мне рукой в долину: — Идут. О, как они любят мою игру!
Дикие лошади подходили к дюне. Помахивая гривами и хвостами, задирая головы, наверное, чтобы увидеть музыканта, они торопились на необыкновенный концерт. Джо заиграл вновь. Лошади подходили все ближе и ближе. Я с любопытством разглядывал их добрые мохнатые морды, их большие карие глаза. Длиннющие гривы, которые никто никогда не подстригал, длиннющие, до самой земли, хвосты. Остановились метрах в двадцати от нас. Слушают, подняв уши торчком. Фыркают, всплескивают хвостами, отгоняя назойливых слепней.
— Сейчас можно подойти к любой, — сказал Джо, отрываясь от мундштука. — И можно гладить. Садиться верхом. А они — ничего. Они будто гипнотизируются музыкой. И такое состояние у них день-два. И вот… — Джо опять схватил сигару, вздохнул несколько раз и выдохнул дым, — и вот, когда надо накосить сена в долине… для наших, одомашненных, лошадей, я поднимаюсь и играю на трубе. А потом мы идем и косим.
— Играл когда-то в оркестре? — спросил я.
— Нет. Любитель, — торжественно и серьезно ответил Джо. И улыбнулся печально. — Все мои беды от этой трубы. Это уж точно, док. Было мне лет двадцать, когда я увидел ее в магазине. И мне захотелось играть на ней. Купил. Начал учиться играть. Гонят меня все! Уж больно звук силен. Жил-то ведь я в большом городе, в большом доме. Пришлось играть в подвале. Играю, а весь дом сотрясается. Играл на чердаке. Погнали и оттуда. «Звуки кровлю разрушают», — заявил домовладелец. Ездил играть на пустырях, свалках, помойках. Да какое — ездил! Ходил, таскал трубу через весь город — ведь с ней ни в такси, ни в автобус. И вот когда узнал, что на острове Сейбл на спасательной станции есть вакантное место, — поехал. Играю вот тут. И сочиняю. Вот послушай, док. Концерт называется «Остров в океане».
Кинув сигару на песок, Джо обхватил трубу руками, прижал ее пылающее, сияющее тело к своему необъятному животу и выдул такие мощные звуки, что мне показалось, будто это ревет супертанкер, расчищающий себе дорогу в узком Маллакском проливе.
— Однажды был сильный туман. А ревун острова, укрепленный на башне Ист-Флашстаф, вышел из строя. — Толстяк Джо составил трубу с колен на песок и, обнимая ее правой рукой, левой поглаживал по сияющему боку. — Так вот: туман. Три траулера ползают возле острова, а там еще какое-то судно прет из Канады в Европу. И — прямо на наш остров… А ревун молчит! Взял тогда я свою трубу, поднялся на дюну и затрубил. Я трубил восемнадцать часов, док. Я думал, что умру в тот страшный день. Но я знал, что суда могут сбиться в тумане с курса, и трубил, трубил, трубил. Рассеялся туман. Друзья уволокли меня в дом на руках. Я проболел, док, неделю. Я выдул из себя все силы… А, плевать. В этом ли дело? Радиограмму мы получили с канадского теплохода. «Вышел строя радиолокатор, компас. Сбились курса. Шли прямо остров Сейбл. Счастью услышали работу вашего могучего тифона. Благодарим вас…» — Толстяк Джо засмеялся, поцеловал трубу сочным поцелуем, потом потер это место рукавом тельняшки. — И знаешь еще что, док: я болел, и Рика…