— «Джейсти Ловитт». Во-он, видишь? Бушприт задрала… — шептала Рика. — А правее — обломки корабля «Гардона», а рядом — мачты «Адельфии». А вот и «Гид» показался, а там, мористее, — рубка «Арга».
Океан отступал от берега, и из воды показывались черные с дырами иллюминаторов корпуса траулеров и пароходов и осклизлые, со сломанными мачтами и реями, с путаницей обвислых, заросших водорослями вант, корабли. Сколько их! Какую страшную жатву собрал тут океан!
Любой моряк знает, что каждый год в морях и океанах гибнут, а порой и пропадают без вести, не сообщив о своей судьбе ни единым сигналом, сотни больших и маленьких кораблей. Смертельная опасность ходит, а вернее, плывет за любым моряком в течение каждого рейса. Но как солдат, идущий в бой и знающий, что его могут убить, но верящий, что убьют-то не его, так и моряк верит, что хотя в морях и океанах гибнут многие и многие суда, а с ними и многие-многие моряки, но его-то траулер, его судно никогда не погибнет и что он — конкретный живой человек — будет всегда жив-здоров и обязательно вернется в родной порт. И шагнет с трапа, опьяненный сиянием глаз любимой, оглушенный ее жарким шепотом: «Родной, наконец-то! Я так ждала!»
Все это так. И я верил и верю в свою счастливую морскую судьбу, верю, что меня положат в землю, что моей могилой не будут черные океанские глубины. Но в этот момент при виде стольких погибших кораблей мной овладел страх. Сколько их! Когда-то красивых, стремительных, поющих вантами и гудящих парусами. Как ровно и уверенно погромыхивали живые, маслено посверкивающие, дышащие жаром в чреве этих разрушенных судовых корпусов машины. Моряки стояли на вахтах. Офицеры собирались в салонах, бренчали расстроенные пианино. Кто-то по ночам стоял на палубе под шлюпкой и любовался луной, купающейся в кильватерной струе…
— Больше не могу, — сказал я и поднялся. — Идем.
— Ты слышишь? Стонут. Они кричат, вздыхают, — сказала Рика. Она вцепилась мне в руку. — Ты только погляди, сколько погибших кораблей… Не ходи больше в море: теперь я буду думать и о тебе и беспокоиться… А мне и так тяжело!
— Идем, Рика!
— Подожди. Я тебе что-то скажу. Важное! — Она подняла искривленное гримасой лицо и выкрикнула: — Я все вспомнила!
— Что ты вспомнила?
— Ты мне раковину подарил, да? А я и раньше видела такую. А тут… И вдруг вспомнила: такую раковину мне привез с моря отец. И я вдруг увидела его. Он поднимается по лестнице, я бегу к нему, а у него в руке — раковина. А от раковины… И дом вспомнила. И маму… И дедушку, и брата.
— Как же так?.. Да-да, так бывает. Какой-то предмет как кончик в клубке возвращающейся памяти.
— Дженни Холл, вот кто я! Из Плимута. А дом наш — на Джонсон-стрит, вот! И я вспомнила, как все было, вспомнила!
— Рассказывай, рассказывай.
— Мы пошли в Канаду на нашей яхте «Марин». Втроем: папа, мама и я. И все было хорошо. И свою каюту я помню. И ту раковину — она лежала на столике у зеркала. А потом начался шторм. Сломалась мачта. И нас перевернуло. Спасательный плот отчего-то не надулся, а была лишь маленькая, игрушечная надувашка. Меня положили в надувашку. А папа и мама держались за нее, но она не выдерживала троих и тонула, тонула… И тогда папа… — Рика передохнула, — и тогда папа отцепился и поплыл в сторону. А потом — мама. Она схватила меня, поцеловала и поплыла к отцу.
— Идем, — сказал я. — Надо сообщить. У тебя ведь остался дед и брат?
— Сообщить?! А как же отец Джо? А капитан Френсис? А… Как я могу оставить их тут, одних, как?
— Рика, Рика… — Я сжал ее худенькое тельце.
Вздыхали, стонали погибшие корабли. Солнце опускалось к расплавленной кромке океана. Тревогой и безнадежностью, отчаянием веяло от красного закатного света. Резкие черно-красные тени лежали на жестком и вместе с тем красивом лице деревянной женщины.
Было уже темно, когда мы подошли к спасательной станции. Еще издали мы увидели, что возле слипа ярко горит свет, там торопливо и как-то нервно двигались люди, что-то несли, укладывали в спасательный катер.
Отлив кончился. Начался такой же бурный, как и отлив, прилив. Из посеребренной луной океанской шири выкатывались водяные валы. Вечер был теплым, душным, и, как всегда бывает в такие теплые и душные вечера и ночи, душой овладевало неясное беспокойство. А вода, ее всплески тускло светились голубоватым фосфоресцирующим светом…
— Что-то там случилось, — сказала Рика. — Идем быстрее.
— Эй, док! «Сириус» тебя без конца вызывает, — услышал я толстяка Джо.
— А что у вас происходит? — спросил я, шагая рядом с ним.
— Огонек в океане мелькает. Погляди во-он туда.