Выбрать главу

— Зеленый! — выкрикивает боцман. — Ха-ха-ха!

— Ребята, я не пойму. Что это вы?

— Это мы… бутылку! — давится от смеха Володя. Слезы катятся по его лицу. — Помнишь в Гвинее? Ездили на остров Касса купаться? Вот там мы и нашли эту бутылку! На берегу! А боцман и говорит…

— А писал текст я, — признается капитан. — Еле-еле отыскал в словаре «банан зеленый».

— Она мне… руку чуть не оттяпала, — стонет боцман. — Отослали мы тебя с палубы, помнишь… акулу выволокли! Я ей в глотку бутылку толкаю, а она выплевывает. Я ей толкаю, а она… О-ох, братцы, не могу больше.

Хохочу вместе со всеми. Что за чудо эта остроумная морская шутка! Ну, боцман, спасибо тебе за все. И за твою рыбацкую науку, и за эту бутылку с запиской из брюха акулы…

Сую записку в бутылку. Запечатываю. Шумно, весело на палубе. Я вглядываюсь в лица товарищей, друзей по такому нелегкому и такому увлекательному труду, и мне хочется сказать им, как я их всех люблю, но не говорю этого, ибо в такой среде не принято говорить о чувствах, волнующих тебя. Но главное — это чувство во мне, оно всегда будет со мной.

Матросы расходятся. Моем с Володей палубу. Теплый парок поднимается от нее, так приятно шлепать по лужам голыми ступнями.

Капитан, включив судовую трансляцию, поздравляет нас с окончанием научно-поискового режима, с тем, что мы освоили ярусный лов тунцов в этих океанских широтах и что уже целый час траулер идет курсом на север, домой.

Солнце садится. Громадный, какой увидишь лишь в тропиках, ярко-красный, распухающий на глазах шар. Чайки, лениво взмахивая крыльями, летят за кормой, переговариваются озабоченными голосами: отчего траулер не ложится на ночь в дрейф? Куда это он?

Боцман ходит по сырой палубе, смотрит, хорошо ли мы ее помыли.

— Дай-ка руку, — говорит он мне. — Испробую силенку твою, дружок.

Я протягиваю ему руку. Он стискивает мне ладонь, но я не охаю, сам сжимаю что есть силы грубую лапищу боцмана.

— Ах ты, банан… созрел! — весело ворчит Михайлыч. — Неплохого матроса я из тебя сделал.

То были самые лучшие слова, какие я услышал от него в этом долгом, таком нелегком для меня рейсе.

Е. Сигарев

ГИМН ЛЕДОКОЛУ

Зачастили, потеплели метели. В белом шабаше не видно ни зги. Всю неделю Ходит треск ледовый, Пробуя шаги. Работяги катера не при деле, Держат бухту якорь-цепи кораблей. Всю неделю ледокол, Всю неделю Не жалеет ни себя, ни дизелей. Давит корпусом заторы исправно, Топит льдины в черноту полыньи. Слева — красные, Зеленые — справа Влажно светят ходовые огни. Отшаманят над Камчаткой метели, Разбегутся по заливу катера, Там, где вмерзли в Заполярье параллели, Солнце спутает Дни и вечера. Где гудки, салютуя ветерану, Со стамух [1]песцами прыгают в снег, Он на Тикси поведет караваны, Путь проложит лесовозам в Певек. И опять от Уэлена до Тромсе Над безмолвием арктических орбит: — Мы пробьемся, — прогудит он, —                                      мы пробьемся, Мы на то и ледоколы, — прогудит. Но однажды над зимовьями усталыми, Добровольный обогрев неуют, Вертикальными звенящими кристаллами Встанут сполохи и небо подопрут. Неуклюжий, Повернет он грустно к югу, Мили хрусткие с разгона дробя, Сколько миль! И все для друга, для друга И ни метра, ни полметра для себя. Вот и снова город к берегу причален. И по бухте, не жалея дизелей, — Посмотрите! — Ледокол, как Корчагин, В океан торит пути для кораблей.

В. Тимофеев

УЧЕБНАЯ АТАКА

К такому-то часу. В такой-то квадрат. Цель расстрелять! Буи подобрать! Учебно, но                 вздулись реальные вены. Учебно, но воют надсадно сирены. Реальны — команда,                   и выкрик,                           и шаг. Реальная тяжесть —                           до боли в ушах. Реальна усталость —                         такая усталость, как будто ни капельки сил не осталось в скелете и мышцах,                         в крови и в душе, — ты выкачан,                   высосан,                                выжат уже! Ты к черту послал бы тревоги и стрельбы, ты, может, почти умереть захотел бы, но только                  тебе перед смертью нужна одна сигарета,                 всего лишь одна. Но только тебе перед смертью разок лишь на землю взглянуть                сквозь окошки бинокля. Но только                 тебе дней хотя бы на пять на Волгу иль Вычегду к мамке слетать.

В. Тюрин

ПРАВО НА РИСК

Повесть

Кто бы мог предположить, что именно с этого совсем обычного дня начнется короткая цепочка дней, которые так круто изломают устоявшиеся и годами притеревшиеся связи между главными героями нашего повествования? Бывшая дружба вдруг обернется неприязнью, а людей ранее далеких друг от друга вдруг сблизит тайно сосущий восторг риска, бремя трудных решений…

Впрочем, обо всем по порядку. Холодным и слякотным утром 9 июля 195… года сразу же после подъема флага по длинному, почерневшему от времени и от пролитых на него соляра и масла причалу быстро шла группа офицеров штаба одной из бригад. Впереди легко вышагивал невысокий, хрупкий на вид адмирал, в новой щегольской фуражке. Рядом с ним — комбриг капитан первого ранга Щукарев. Рослый, огромный Щукарев чувствовал себя не совсем ловко рядом с адмиралом: чтобы поддерживать беседу, ему все время приходилось сгибаться и неудобно выворачивать шею — вниз и вбок. Но Щукарев с этим мирился. Утро зачиналось удачно, и его хорошего настроения не могли поколебать ни это неудобство, ни гадкая погода.

Несколько дней назад, когда комбриг докладывал адмиралу план боевой подготовки, тот, услышав, что на одной из подводных лодок штаб бригады будет проводить смотр, то есть проверять на ней чистоту, порядок, организацию службы, вдруг почему-то решил самолично возглавить эту проверку. Это странное желание адмирала не на шутку озадачило комбрига: с чего бы это  с а м? И почему он заинтересовался именно этой лодкой? И обеспокоило, хотя лодкой командовал самый опытный из командиров, его ученик и младший друг капитан второго ранга Логинов.

Поэтому комбриг на неделе нет-нет да и заглядывал на логиновскую С-274. Вместе со старпомом Березиным он лазал с чистой ветошью по трюмам, с пристрастием экзаменовал немевших перед ним от страха матросов.

Зато к сегодняшнему утру Щукарев был совершенно спокоен за этот экипаж. Нет, он был не просто спокоен, он гордился лодкой, он был исполнен той непоколебимой веры в нее, в ее экипаж, которая приходит с сознанием, что ты честно и до конца сделал все, что мог. Он лично все десятикратно выверил и вымерил.

вернуться

1

Стамуха — айсберг на мели.