Мне надо было поплавать на нем, для того чтобы запомнить на всю жизнь. Запомнить его под полными парусами, свист ветра в снастях, шум воды у бортов и штевня, когда барк летел, накренившись, со скоростью в тринадцать узлов.
Я запомнил и команду капитана: «Все наверх! К шквалу приготовиться! Бом-брамселя и брамселя убрать!» И то, как мы лежа животом на раскачивающихся реях, с кровью, выступающей из-под ногтей, скатывали вырывающуюся из рук парусину. А какое чувство удовлетворения охватывало нас после таких авралов! Мы всё успели сделать вовремя, мы настоящие матросы… И вахты у деревянного штурвала «Товарища» я запомнил. Ведь тебе подчинялось удивительное судно, почти живое существо. От твоей воли и умения зависело, чтобы оно не закапризничало, не обстенило парусов, не вышло из ветра… Все это я запомнил. Все так ярко в памяти, будто не было прожитых десятилетий. Замечательное, незабываемое плавание!
«Товарищ» бродил по Черному морю. Делал повороты, мы убирали и ставили паруса, становились на якорь у живописных крымских берегов, спускали шлюпки, проводили учения. Купались, загорали, мыли и чистили свое судно. Всего на «Товарище» собралось сто пятьдесят семь учеников из техникумов. Они приехали из Владивостока, Одессы, Херсона, Баку и Ленинграда.
К моему большому огорчению, Пакидова на «Товарище» уже не было. Вместе с Алькой Ланге он перешел на ленинградский теплоход «Ян Рудзутак», и теперь плыл где-то в Средиземном море. Но зато я встретил Мана. Ваня Ман среди нас был человеком известным, даже больше — знаменитым. Высоченного роста, очень сильный физически, светловолосый, голубоглазый, он слыл большим любителем парусного дела, знал его отлично. «Красная звезда» собиралась идти вокруг света под его командованием. С Маном меня познакомил Пакидов, когда я приходил к нему на «Товарищ». К тому времени Ман уже окончил техникум, но числился в штате «Товарища» матросом, так как не имел плавательного ценза. Он сразу завоевал мое расположение простым, дружеским отношением, несмотря на то что я был значительно моложе его и море знал только по книгам и яхт-клубу.
Ман встретил меня дружелюбно. Он уже занимал должность боцмана и командовал вторым гротом. Увидев меня, он предложил:
— Хочешь в мою вахту? На второй грот?
— Конечно!
— Ладно. Попрошу старпома.
Так я попал во вторую вахту.
Жили мы в огромных кубриках, переделанных из грузовых трюмов. Утром нас выстраивали на подъем флага, после чего начинались занятия, уборка судна, парусные учения.
Около двух месяцев «Товарищ» находился в учебном плавании. Изредка он заходил в порты, вызывая восхищение жителей и курортников. Мы страшно гордились и фасонили, когда слышали, как девушки шептали нам вслед: «Это ребята с «Товарища». И хотя Феодосия не Буэнос-Айрес, а Черное море не Тихий океан, мы чувствовали себя не менее опытными моряками, чем ученики, ходившие в Южную Америку.
На комсомольском собрании меня выбрали в редколлегию стенгазеты. Я отказался. Предложили работать уполномоченным МОПРа. Я опять отказался. Когда секретарь сделал мне замечание, я высокомерно заявил:
— Пусть этим занимаются те, кто парусного дела не знает. А мне некогда.
«Я моряк, работаю на нижней брам-рее, боцман мной доволен. Чего же еще?» — так я думал. Мне уже казалось, что я почти адмирал Ушаков.
И вдруг слух: «Товарищ» идет на десять дней в Одессу. Одесса! Я никогда не был в этом городе, но слышал о нем много.
А теперь практиканты-одесситы не давали покоя со своей Одессой. Целыми днями они жужжали: «Одесса — черноморский Париж! Самые красивые женщины в Одессе! Город моряков! Золотые пляжи! Куприн написал «Гамбринус». Он еще существует…»
Если все правда, я должен показать Одессу своей Лидочке. Пусть она посмотрит и на «Товарищ», пусть проникнется уважением к мужу, плавающему на таком судне. Жена должна увидеть, как он работает на такой высоте, правда не на самом бом-брам-рее, а на брам-рее, но тоже достаточно высоко и страшно. А вечерами мы будем сидеть у моря… Но на стипендию особенно не разъездишься. И я дал первый в жизни семейный приказ: «Продай белый макен, шляпу, шарф, немедленно приезжай в Одессу». О жилье я договорился с одним славным одесситом. Он принимал нас к себе на квартиру безвозмездно. Радиограмма была послана. Что я буду носить, когда вернусь, меня не тревожило.