И вот Южная Африка, ласковый Кэп-Таун, предельная черта Доброй Надежды.
Хочется снова, хоть ненадолго, земли. Через пустыню быстрый поезд мчит путника в города-сады, Иоганнесбург и Дурбан. Вся Южная Африка сладко-дурманный сад. Белладонна, козья жимолость, олеандры, душистый табак, хищный магей.
Весь путь от Кэп-Тауна, вдоль Драконовых гор, по вольным пространствам братоубийственных боев, где Белые немилосердно истребляли Черных, и Белые безжалостно бились с Белыми, чрез царство Буров, до пространств, заселенных красивыми Зулусами, весь этот путь есть посвящение в новый мир, где природа исполнена могучего размаха, и где познаешь, как пафос Пространства отражается в красоте целых племен, в их войнах и плясках, в их стройных телах, в гортанном их голосе, в той неподдельной торжественности, с которой они делают самые простые вещи.
С Восточного берега Южной Африки глянуть на Мадагаскар, задуматься об Индии, глубоко задуматься о том, что туземные жители Мадагаскара суть Полинезийцы, что в этой части далеких Южных морей живут забытые братья Полинезийцев Тихого Океана, — этого я хотел.
Но ищущая мысль, как снежный шар, брошенный с горы, непременно хочет скатиться вниз, к Югу. Из Кэп-Тауна путь ведет от Южной Африки в Тасманию, это предельное царство Черных, беспощадно истребленных Белоликими в лице Англичан, которые за ними охотились, как за дикими зверьми, и всех уничтожили до единого, превратив этот крайний остров цветущего Юга в каторжный этап и место проклятых воспоминаний.
А между тем, священное это место, пепелище загадочной расы Черных, чья тайна еще не разгадана, или уже забыта.
Как Испанские сады Гесперид, великолепные рощи с золотыми яблоками, что называются апельсинами, напоминают нам об утонувших садах Атлантиды, так огромные яблоки Тасманийских яблонь и могучие леса мимоз и папоротниковые деревья этого предельного острова, вместе с эвкалиптами Австралии, чьи голубые стволы и ветви окружены запахом ладанных цветов, и вместе с свидетелями иных мировых циклов, человекоподобными кенгуру, живым домыслом измененной природы нашептывают нам Лемурийские сны.
Долгий путь воспоминаний, то озаренный вещаниями звездного Неба, то светящийся прощальными мыслями, в алом роскошестве заходящего Солнца. Сердце пело:
Сердце верившее, что с легкостью найдет и там, и тут какие-то живые обломки, какие-то, хотя бы теневые, отображения доисторических времен, холодеет и стынет, когда попадает в те области экзотики, где властвуют Англичане. Принято думать, что Испанцы суть самые жестокие колонизаторы, и страстная свирепость Испанцев не подлежит сомнению. Но сколько Испанцы не истребляли Мексиканцев и Майев, они не истребили их, и не изменили по существу их отдельный лик. До сих пор в Мексике живы Ацтеки и живы Майи, не позабывшие своего языка. В Тасмании же, где было кроткое, по-своему красивое, по-своему замечательное племя Черных, Англичане явились столь метко истребительными, что давно там нет ни одного Тасманийца. Черные мешали Английским поселенцам. Значит, нужно было их истребить. Тот самый исторический изверг Робинсон, по указанию которого была сделана на Тасманийцев последняя удачная облава, был награжден Английским правительством, да по общественной подписке собрали в его пользу что-то вроде миллиона рублей, за удачное пролитие крови Черных. Зато Англичане были почтительны к последней представительнице Тасманийской расы, к последней их царице, прозванной в насмешку Лалла-Рук: они препарировали ее скелет, и он, вместе с ее портретами, находится в настоящее время в Тасманийском музее в Гобарте.
То же самое сделали Белоликие Англичане с Черными туземцами Австралии. Отобрав у Черных земли и превратив царство Черных в пастбище для баранов и в фабричные города, Англичане систематически истребили туземцев и свели их действительное существование на нет. Согнав уцелевших туземцев в определенные стоянки, Англо-Австралийские власти заботятся теперь об этих вымирающих, — совершенно так же, как с безоглядной жадностью истребив несчетные стада кенгуру, они теперь заботятся, чтобы этот редкий зверь, оставшийся в скудных числах, не вымер окончательно.
Англичане по всему Земному Шару таскают за собой Англию. Творцы политической свободы, они лишены понятия свободы просто человеческой, которая не может подчиниться применению какой бы то ни было единообразной мерки. Им чуждо также и понятие свободы природы, которая в каждом ином месте хочет быть похожей лишь на самое себя. В Новой Зеландии, которая тоже досталась Англии по праву разбойного захвата, Англичане истребили целые леса исполинской лиственной сосны каури, смола которой так высоко ценится в Европе, истребили хищнически, — но взамен они в целых провинциях насажали Английский вереск и Английские вязы, превосходные растения, которые мне чрезвычайно нравятся в Оксфорде, но которые хорошо бы не видеть в таком стилизованном лике и в таком изобильном количестве, среди Маорийских гор и лесов Новой Зеландии, как хорошо было бы не встречаться с представителями «армии спасения» ни в одной из стран, хоть сколько-нибудь помнящих красоту первобытности.
Неправдоподобны рассказы, неверны все слова и представления, когда из маленького мирка одной страны, или нескольких стран, устремишься в круговой огляд всего. Простое, всем понятное, слово Юг совершенно изменяет свой смысл, когда совершаешь кругосветное плавание. Земной Шар не принимает делений, пригодных для отдельных родин и отдельных областей.
Конечно, я знал, что путь от Южной Африки к югу Австралии и югу Новой Зеландии есть пробег человека в Предполярных Областях Южных морей. Можно ли ждать тепла по соседству с полюсом? Разумеется, нет. Но там, где разум не может, мечта всегда хочет. И слово Юг так пленительно овеяно светом и теплом, что, уезжая из Южно-Африканских садов, где цветы — как раскрытые губы, и у тонкоствольных деревьев женский стан, — уплывая в красиво обособленную Тасманию, и с детства любимую Австралию бумерангов и Черных голых людей, можешь ли думать, что будешь целый месяц мерзнуть телесно на холодной палубе или в душной, но холодной каюте, и будешь стынуть духовно среди скучных сухих Англичан, которые едут себе в Австралию или Новую Зеландию, как в собственную вотчину, вдоль и поперек известную.