Пятясь к дверям, я с трудом сдерживаю желание приподнять шляпу в знак приветствия. Однако понимаю, как глупо это будет выглядеть. Да и шляпы у меня нет.
Бизнесмены, обхватив обеими руками свои кейсы, уже успевают исчезнуть, растворившись в целой туче бело-зеленых такси. Впрочем, в нескольких ярдах и вправду стоит грязного цвета автобус с открытой дверцей. На боку красуется надпись: «Вымой меня пажаласта».
Я настолько потрясен обстоятельствами прибытия и необходимостью найти нужных людей, что почти не обращаю внимание на то, что меня окружает. И лишь когда передо мной возникает еще один лучащийся улыбкой мужчина, жаждущий загрузить мой багаж в помятый автобус, понимаю, какой зной навалился на мою голову. Я пытаюсь найти подходящую поэтическую метафору, однако мозги у меня начинают плавиться. Вокруг царят невыносимая жара и влажность, точно такие, как было описано в книжках. Когда я снимаю с плеча рюкзак и протягиваю его мужчине, из всех пор у меня начинает сочиться пот, и на рубашке появляются темные пятна.
— Садитесь, пожалуйста.
Когда выясняется, что я единственный пассажир, вылетающий из столицы, меня охватывает легкое беспокойство. Однако я покорно лезу в автобус и обнаруживаю, что в его глубине разрозненно стоят металлические складные стулья с сетчатыми сиденьями. Выбираю один из них, устанавливаю его на рифленом полу, сажусь, а два других стула подвигаю ближе, чтобы использовать их как лыжные палки. Автобус трогается с места, круто сворачивает по пыльной дороге и, прогромыхав перед какими-то мастерскими, внезапно останавливается, от чего металлические стулья с грохотом падают.
— Терминал домашних авиалиний.
Когда мы с водителем убеждаемся в том, что внутренняя ручка отсутствует, он вылезает из автобуса и отодвигает дверцу снаружи. Я выползаю на улицу, волоча за собой рюкзак. Водитель расплывается в улыбке, от меня не убудет ответить тем же, и он уезжает. Я начинаю догадываться, что обитатели Соломоновых островов почти все время улыбаются. И, видимо, эта привычка заразительна.
Передо мной располагается ветхое деревянное здание, которое чуть ли не сотрясается от происходящей внутри активной деятельности. С трудом вскинув рюкзак на спину, я вхожу через двойные двери в зал и вижу перед собой множество взволнованных чернокожих лиц, обращенных в дальний его конец. Мало-помалу продвигаясь вперед, замечаю, что там, за широкой стойкой, суетится целая группа чиновников, облаченных в униформы. Они энергично зашвыривают на весы баулы, упаковки с яйцами, овощи, части двигателей и даже замороженную рыбу, завернутую не то в китайские, не то в японские газеты, а сами весы, судя по всему, то и дело заедает. На громоздящихся мешках с мукой и рисом сидят мужчины, женщины и дети. А друзья и родственники пытаются еще больше завалить их поклажей. Прежде всех страдают дети — они чуть ли не с головой завалены пакетами и свертками. Похоже, отбывающие пытаются вывезти максимальное количество товаров из столицы, поскольку они недоступны в других местах. Меня посещает мысль — что они будут делать, если весы зашкалят? С чем предпочтут расстаться — с тунцом или с какой-нибудь частью собственного тела?
Наконец подходит моя очередь, и я не слишком уверенно встаю с рюкзаком за спиной на весы. Килограммы записываются на розовом бланке. А вдруг меня заставят что-нибудь перевезти, учитывая, что мой вес не достигает требуемого? Однако все заканчивается благополучно, и я в сопровождении своих будущих спутников направляюсь к выходу, обозначенному как «Салон вылета».
Однако, когда я нажимаю на ручку, дверь не поддается.
— Э-э… прошу прощения, но дверь не открывается…
— Потому что она заперта, — отвечает клерк.
— Да-да, вижу, — откликаюсь я, делаю пару шагов назад и наступаю на ногу ребенку, который вполне объяснимо разражается слезами.
Семеня ногами, чтобы не вызвать еще каких-нибудь разрушений своим рюкзаком, разворачиваюсь, чтобы извиниться, и тут дверь внезапно открывается. С ощущением головокружения я завершаю полный оборот вокруг собственной оси, и меня выталкивают на пахнущее гудроном покрытие взлетной полосы.
Ее край, расположенный рядом с застекленной кассой, прикрыт небольшим навесом, защищающим от палящего солнца. Я осторожно ставлю рюкзак на землю и оглядываюсь по сторонам в поисках, куда бы сесть. Невдалеке стоит ржавое инвалидное кресло. Однако на нем висит объявление: «Это не для тебя, а для больных и их сиделок».
Прищурившись, вглядываюсь сквозь дымку в смутные контуры холмов, вздымающихся на противоположной стороне взлетной полосы. У их подножия замер вертолет. Его почерневшая согнутая хвостовая часть и покоробленные лопасти винта указывают на то, что он приземлился не совсем по плану. Я откашливаюсь и кидаю взгляд на часы. Десять сорок семь. Отлично. Самолет должен отправиться в одиннадцать.