Я хватаю первое попавшееся мне под руку — бутылку лосьона от загара — и швыряю ее в чудовище. Но промахиваюсь — бутылка врезается в стену, крышка с нее соскакивает, и фонтан белой жидкости попадает мистеру Крысу в ухо. Это заставляет его прийти в себя, и незваный гость бросается к щели между стеной и крышей. На прощанье он виляет своим отвратительным розовым хвостом и окончательно исчезает.
По прошествии некоторого времени, когда уши у меня уже начинают болеть от напряжения, я снова залезаю под свою сетку. Аккуратно подоткнув ее под тончайший матрац, до подбородка натягиваю простыню и снова закрываю глаза.
Я совершил непростительную ошибку.
Ну как можно было сюда приезжать?!
Глава 5
Отважный новый мир
Я преподаю урок. — А затем получаю его сам. — Знакомлюсь с соседями. — Иду на экскурсию. — Посещаю дом предстоятеля. — Больше узнаю о ежедневном расписании Капитана. — Лишаюсь возможности насладиться прелестями рыбной ловли. — Получаю помощь от кошки. — И обнаруживаю, что помощь Смол Тому предполагает не столько успех, сколько участие.
Дневной свет восстанавливает мое равновесие и, бреясь над ведром, принесенным Стэнли, я взираю на нагревающееся небо с большим энтузиазмом.
Пытаясь вызвать в себе нарциссическое удовольствие, стараюсь рассмотреть свое отражение в воде, однако всякий раз, как мне удается это сделать, с моего подбородка в ведро слетает капля, которая тут же создает помехи в виде расходящихся кругов.
Я продолжаю соскребать с подбородка восковой белый осадок от своего крема для бритья, который отказывается пениться, и изумленно трясу головой при столкновении с новой реальностью, однако пронзительная боль в мочке уха и капля крови, растекающаяся по воде, убеждают меня, что это не сон. По привычке встряхиваю бритвенный станок, и несколько капель крема попадают на раздраженную ящерицу, которая с возмущенным видом спешит спрятаться под дом, чтобы привести себя в порядок. И то правда: я ведь на Соломоновых островах и, несомненно, как написал бы Гримбл, должен наилучшим образом использовать свое положение.
Церковный колокол звонит неожиданно рано. Я от внезапности вздрагиваю и, обернувшись, вижу, что на скамейке у дома сидит Лута. Одевшись с бешеной скоростью, какую я освоил за долгие годы пребывания в школе, когда пытался успеть к первому уроку, спешу мигом спуститься по лестнице и с максимальной бодростью его поприветствовать.
— Сейчас служба, если хочешь, в церкви.
— Да, здорово. Служба — это хорошо, — поддакиваю я и вяло плетусь за Лутой.
В церкви, к моему неимоверному смущению, перед рядом скамеек справа стоит один-единственный стул. Меня чуть ли не силком подводят к нему и кладут на колени влажную, подернувшуюся плесенью Библию. К открытой странице ржавой скрепкой приколот листок бумаги, на котором обозначено мое имя, — явный намек, что именно я и должен начать чтение. Естественно, предназначенное для озвучивания место состоит из целого ряда практически непроизносимых имен. Кто в здравом уме и трезвой памяти станет называть своих детей Косфовом, Елиасафом или Аминанадабом?
По кивку улыбающегося священника, который проводит службу с удивительной энергией для столь раннего часа, я начинаю продираться сквозь частокол имен. Возможно, мне не следует так волноваться, поскольку, когда я поднимаю голову и закрываю книгу, вижу, что паства находится в каком-то бессознательном состоянии. Бо́льшая часть женщин, сидящих слева от прохода, и мужчин, расположенных справа, прильнули лбами к спинкам впереди стоящих скамеек, словно погрузившись в глубокую задумчивость. Непродолжительная служба устроена по знакомому мне распорядку, и, хотя я мало что понимаю из произносимого, нетрудно догадаться, когда наступает завершение: священник, сочно сплюнув из окна, произносит несколько слов и осеняет всех крестом. Мы уже выходим на улицу, и я поворачиваю к дому, как в этот момент из церкви, путаясь в сутане, вдруг выбегает священник.
— Полагаю, мистер Уилл?
— Уилл. Да, просто Уилл. Привет.
— Меня зовут Дадли Смол Том. Очень рад с вами познакомиться, — с трудом переводя дыхание, произносит он.
Смол Том (то есть Маленький Том), как нетрудно догадаться, был хрупким, невысоким человеком, однако чуб, зачесанный назад в стиле звезд рок-н-ролла, существенно добавлял ему рост. Его бодрость, заразительная улыбка и непрерывный смех превращали самые обыденные дела в увлекательное занятие. Будучи самоутвержденным капелланом, он организовывал и проводил церковные службы в отсутствии викария, приезжавшего лишь раз в месяц для того, чтобы причастить прихожан и погладить детишек по голове. Светский проповедник, или катехист, по его же собственным словам, он осуществлял свои функции с такой энергией, что воскресные службы превращались в нечто большее, нежели обычная проповедь. Он разыгрывал яркое театральное представление. Его певучая речь, страстные призывы «помолимся» и бесконечное разнообразие церковного гардероба, который его жена усердно покрывала вышивкой, могли вдохнуть жизнь в любую церковь в самые трудные времена.