– Люди, – все, что могу вымолвить, глядя на этот анатомический абсурд, – опомнитесь. – Но голова гиены, обернувшись с женского плеча и подмигнув, отвечает:
– Что, руки затекли? – и резкий рывок за спиной выдергивает меня из кошмарных видений…
Я сел на краю ямы, Палач хохочет во все горло:
– Вот это глаза, воистину говорят – у страха глаза велики. – Он ослабил веревки у меня за спиной. – Ладно, отдохни, мне не нужен проклинающий узник.
– Отчего же? – спросил я.
– Такие потом приходят по ночам девять раз подряд, я не высыпаюсь, и это сказывается на моей работе.
– Я не приду, – сказал я.
– Обещаешь?
– Да, спи спокойно.
Палач улыбнулся и совсем ослабил узел. Я лег на спину и расправил руки, кровь побежала к перетянутым ладоням, расправляя мои пальцы как перья – вот это подарок, но счастье, пусть даже и такое, как известно, не длится долго: раздался резкий звук проснувшихся фанфар, Палач поднял меня и снова накинул путы – приближался Правитель. Многочисленная пестрая свита окружала богато украшенные носилки, на которых с комфортом восседал он, осыпанный златом и каменьями, а полуобнаженные девы с опахалами отгоняли насекомых вместе со злыми духами от его величавого лика. Думаете, все выглядело так? Совсем нет. Правитель в черном халате, с такой же черной чалмой на голове шел в одиночестве, свита отсутствовала, как и полуобнаженные девы с опахалами, а из многочисленных слуг один мальчик-раб тащил простой деревянный стул, без обивки и каких-нибудь украшений. Подойдя к яме, Правитель молча указал пальцем, куда ставить скромный трон, и слуга, выполнив приказ, удалился. Публичность казни ограничивалась троицей: обвинитель, обвиняемый и исполнитель. Правитель сел на свой трон, Палач вывесил меня над ямой, зрители, возмущенно шипящие внизу от ожидания, приготовились к действу.
– Признаешь ли ты свой грех? – начал Правитель-обвинитель.
– О каком из многих, присущих мне, идет речь? – парировал я вопросом на вопрос.
– Грех неповиновения своему Правителю, – голос прозвучал жестко, мой сарказм явно не понравился Правителю.
– В чем же заключалось мое неповиновение? – Я старался сохранять спокойствие.
– Ты вошел в Храм мой, но не принял законов моих, а именно: не предался страстям порочным, не испил свободы одурманивания, не возлег ни с женой чужой, ни с мужем, ни с козлом, а напротив, всем видом своим и поведением выказывал недовольство Таинствами Храма моего и твердил повсеместно: «опомнитесь», разрушая основы созданного мной.
– В твой Храм пришел я, чтобы спасти тебя.
– Меня? – Обвинитель улыбнулся. – И от кого же?
– От Храма, что воздвиг ты на своей могиле. Душе твоей не вознестись из-под такой плиты.
Правитель встал с трона и возмущенно сказал:
– Речами этими пытаешься отсрочить свой конец!
– Судьба моя мне не принадлежит, – ответил я, – а вот твоя – в моих руках.
У Правителя глаза полезли на лоб от этих слов.
– Стоит мне шевельнуть пальцем – и ты угодишь в объятия рептилий, отказавшись, заметь, от объятий дев.
– Стоит мне испытать ласки скользких гадов – тут же они обернутся цепями Великой Блудницы для тебя, сковавшими навечно твою несчастную душу.
– Да кто ты, безумец, ведущий такие речи, когда воля моя держит жизнь твою на волоске, и как смеешь перечить и надсмехаться надо мной, создателем Храма сего? Будь осторожен, не зли меня, иначе передумаю о смерти твоей и заменю ее пыткой более ужасной, чем змеиный яд.
– Я твой двойник, коль хочешь ты узнать, твоя последняя надежда, тот дар, что Бог подносит каждому своему созданию на случай, если заблудшая овца решит вернуться в стадо, чтоб путь домой нашел давно его покинувший сын блудный, чтоб можно было душу сохранить, пока не поздно.
Правитель недоверчиво посмотрел на меня.
– И что же делать мне прикажешь после слов твоих: вдруг испугаться вечной пустоты, страданий неземных и пыток духа, или, столкнув тебя туда, где место наглецу, предаться ласкам дев, мужей, неважно, всякого, кого я захочу?
– Спасаться – вот ответ мой.
– Спасаться от кого? Вот мой вопрос.
– От самого себя. Дай шанс душе своей не слушать голос тела, звучащего утробно-тяжело.
– И как спастись мне, знает, наверное, мой двойник? – Правитель ухмыльнулся.
– Я здесь за этим. Правитель, пока нас трое и свидетелей подмены не будет, меняемся местами. Это единственный выход.
– Ты предлагаешь мне надеть твои лохмотья, а сам возьмешь взамен чалму и мой халат?
– Я предлагаю тебе шагнуть в яму вместо меня, сам же я стану Правителем.
Чей рот раскрылся шире после этих слов, я определить не смог, но они оба – и Правитель, и Палач – потеряли дар речи. Первым опомнился Палач, профессиональные нервы у него были явно крепче:
– Хозяин, позволь мне…
– Нет, – коротко сказал Правитель и опустился на стул. Он думал, тени пробегали по его лицу, он не отрывал глаз от ямы, казалось, он уже нырнул в нее и слушает шипение рептилий изнутри. Мы также молчали, наблюдая за Правителем, Палач – благоговейно, я – с интересом. Наконец, что-то решив для себя, Правитель встал, подошел к яме и сказал: – Один вопрос, двойник. Какие у меня гарантии на спасение души?
– Уверовавший в Бога да спасется – это все гарантии, а именно Бог послал меня к тебе.
Правитель нахмурился, но вдруг просветлел лицом и, скинув с себя халат и чалму, шагнул в яму…
Палач, стоя на коленях, принес мне присягу и перед тем, как удалиться, осторожно спросил:
– Хозяин, а у меня тоже есть двойник?
– У всякого есть, важно уверовать в него.
Палач покинул меня, пятясь назад с поклонами и подобострастными улыбками. Я подошел к змеиной яме. На дне, обвитый рептилиями, лежал человек, которого я только что обманул. Встав на колени, я оторвал глаза от ямы и поднял их к небу.
– Господи, прости меня грешного, я стал убийцей. Прошу Тебя, дай мне дней столько, чтобы смог я разрушить Храм, пороком возведенный, выталкивая из стен его кирпич за кирпичом, тело за телом, душу за душой, и когда останется от Храма одна только яма, с единственной змеей в ней – моим грехом, я шагну в нее сам. Аминь.
Три комнаты
Коли добрался до вершин,
Но не душой, а только мыслию,
Свою гордыню рассмеши,
Но не собой, а только истиной.
Душа парила возле Двери. То была обычная гладкая белая дверь. На тонких планах не утруждают себя искусством инкрустации такого простого приспособления, как дверное полотно, хотя грамотных специалистов здесь хватает. Но Владыки полагают, что за изысканным рисунком соединения различных пород дерев, с умаслением их волокон и приданием неестественных узоров посредством резца, профанируется истинное предназначение двери – открываться.
Итак, перед Душой находилась первая дверь, о чем свидетельствовала медная табличка с номером один. Если читатель видит для себя несоответствие пребывания земного металла в Небесных Высях, можно заменить медь на «сияющую златом». Душа прекрасно ориентировалась в тонких мирах, поскольку была достаточно «старой», и сделала то, что является единственным возможным деянием «за завесой» – выразила намерение, в данном случае – войти.
Дверь тут же растворилась, не бесшумно распахнулась, не отворилась со скрипом, а именно растворилась, наподобие занавеса в провинциальном театре, когда двое служителей, точнее, рабов Мельпомены, обряженные в пыльные костюмы ангелов, тянут полы в разные стороны, да столь рьяно, что перья сыплются с ангельских крыльев, а нимбы сползают на потные побеленные лбы. При этом третий ангел пускает из-за сцены в зал «Небесные дымы», и заждавшаяся начала представления в душном, пропахшем нафталином зале публика, особенно младшего возраста, погружается в состояние бурного восторга, отдавая ангельской троице все силы своих ладоней, которых явно не хватит на финал.
Но оставим уездной труппе их ремесло и вернемся к Душе. Она в этот момент влетела в комнату сквозь исчезнувшую, на сей раз без потерянных перьев и вспотевших лбов, Дверь с сияющей златом табличкой номер один.