– Это ты, – спокойно ответил «белый». – Ты, единственный из двух армий в Святой Земле, не убил.
Я засмеялся:
– А вот это просто, мой господин: я обозный возница, а не воин, и весь наш обоз, а не только я один, не участвовал в сражении и, значит, не убивал.
Назвавшийся Иисусом засмеялся вместе со мной:
– Ты единственный не хотел убивать никого, и это желание от самого сердца. Ты – Иисус.
Я не знал, что думать, что делать, и просто так спросил:
– А что мне сделать с сарацином, подскажешь?
– Сердце подскажет, – серьезно ответил Иисус.
Я достал меч из ножен, вложил его в руки воина и, подумав, сказал:
– Ты не видишь, но вижу я, рядом с тобой Аллах, он встречает тебя.
Сарацин открыл глаза, в них стояли слезы.
– Благодарю тебя, добрый человек, – прошептал он, и лицо его застыло в улыбке. Я закрыл ему глаза.
– Зачем тебе я, ну, в смысле зачем Христу свой Христос?
– Зачем ты, зачем вы все пришли в Святую Землю? – последовал вопрос на вопрос.
– Защищать Гроб Господень, обрести Бога, – ответил я словами священника, благословлявшего нас на кровопролитие неверных.
– Тогда скажи: зачем человеку Бог? – Иисус улыбался.
Я задумался: и вправду, зачем? Мысли крутились в голове, но одна вдруг промелькнула очень ярко:
– Вера. Бог нужен человеку, чтобы верить в Бога! – выпалил я.
Мой ослепительно белый собеседник утвердительно покачал головой.
– Вот и мне, Христу, нужен Христос среди людей, чтобы поверить в человека. И я встретил тебя, и я уверовал.
Я огляделся: мы разговаривали в полной темноте, посередине ночи, но я прекрасно видел Иисуса – он источал Свет.
– Возвращайся домой, – сказал он. – Святая Земля мертва, даже с тобой, но свой дом ты сможешь сделать Христовым пристанищем.
Я будто посмотрел на солнце, так ослепительно ярко стало моим глазам, а когда Свет успокоился, я оказался возле своей повозки с боевым топором на плече и неизгладимой мыслью в голове: Человек ищет Бога в себе для веры в Бога, Бог ищет Бога в человеке для веры в Себя.
Через месяц Саладин привел к стенам Иерусалима стотысячное войско и выбил нас из города. Отряд сарацин, окруживший наш обоз, уже поднял мечи, но их военачальник, осмотрев пустые повозки, рассмеялся:
– Это наши союзники. Они так плохо кормили своих воинов, что мы без труда справились с ними.
Сарацины заржали, едва ли не громче своих коней, – нам даровали жизнь. Мы вернулись на родину, в свои дома. Обратный путь был долог, но я видел рядом с каждым встречным «белого спутника» и ничего не боялся. Вот и сейчас ты слушаешь меня, а у тебя за спиной стоит улыбающийся Иисус.
Кто убил Иисуса?
Утешится ли в споре тот,
Кто сделает наоборот?
Противнику сдаст, не боясь,
Твердыню собственного «я».
Список подозреваемых
С сердцем, полным противоречий, от боли, порой ощущаемой физически, за страдания телесные, что принял Сын Божий, сошедший на землю с Любовью, дабы покинуть ее через Вознесение, оставив человекам изуродованное тело, Слово Истины и Надежду, до жалости к себе, не помнящему, ступал ли я по тем же камням, а если и да, то был ли другом ему или недругом, приглашаю тебя, читающего строки эти, набить трубку крепким табаком, положить в карман пиджака лупу, засунуть за пояс револьвер и расследовать убийство, совершенное прилюдно двадцать столетий назад.
– Прошло больше, чем двадцать столетий, – возразишь ты, деловито приглаживая накладные усы.
– Ты прав, компаньон, – соглашусь я. – Будем точны.
Итак, вот круг подозреваемых: Иуда, Пилат, Лонгин, Каиафа, Антипа и народ иудейский.
– Компаньон, ты сделал карточки? – спрашиваю я.
– Да, сделал, но ты забыл еще двух потенциальных убийц.
– Кто же они? – Мне становится интересно.
– Ты и я, – ответ моего читающего товарища. Что ж, дорогой мой компаньон, ты снова прав, добавим в список еще две карточки – «Ты» и «Я».
Понтий Пилат
Начнем с первого подозреваемого. Он уединился в своей спальне, дабы не слышать людского шума, измотавшего его за день. Толпа уводит Иисуса на смерть. Безжалостные иудеи – Пилат возлежит на мягком ложе в белоснежной тоге, отшитой алой лентой. Ему нравится появляться в этом одеянии перед народом, а в последней мизансцене, на фоне грязного измученного Царя Иудеев, он выглядел великолепно. У ложа на столике, инкрустированном слоновой костью и панцирем черепахи, инжир и финики. Понтий тянется за угощением, но, завидев нас, отдергивает руку и машет ею перед глазами.
Для него мы – бестелесные существа, туманности на фоне стен, причудливые фантомы его сознания. Будем импровизировать. Кстати, читатель, а ты знаешь латынь?
– Мертвый язык, – фыркнул компаньон. – Нет, выкручивайся сам.
– Приветствую тебя, наместник, – сказал я на своем языке, и судя по тому, что совершенно обалдевший Пилат указал рукой на две «селла», он услышал и понял меня. Мы бесшумно плюхнулись на подушки и начали допрос:
– Признаешь ли ты себя виновным в гибели Иисуса, Пилат? – начал я.
– Нет, – ответил он очень спокойно. – Я трижды выводил его к народу и объявлял, что не нахожу вины его. Я «умыл руки», они до сих пор влажны. – Он вытянул вперед обе ладони.
– Но ты не препятствовал его казни? – задал вопрос компаньон.
– Они хотели убить его. – Пилат протянул руку в сторону Голгофы. – Слышите их радостные вопли? Защити я Царя Иудеев – мне пришлось бы утопить в крови Иерусалим. Бешенство капало с их разгоряченных губ, когда требовали смерти Иисусу, звериный рев раздувал вены на их шеях, готовых вот-вот лопнуть от страстного желания казнить Иисуса. Не отдай я им его – алые реки хлынули бы по улицам этого города, я вынужден был бы вывести солдат против мятежников.
Пилат поднялся с ложа и подошел к окну. Голгофа возвышалась над Иерусалимом, готовясь, в ожидании Христа, возвыситься над миром.
«Проклятый город, проклятое место, проклятый народ», – думал он, вслух же повторил:
– Нет на руках моих крови Его.
– Наместник, – раздался голос за спиной. Пилат вздрогнул от неожиданности, но взял себя в руки и, приняв горделивую осанку патриция, обернулся.
В дверях стоял Лонгин, центурион. Лицо его выражало детское удивление, замешанное на чувстве беспокойства о душевном здоровье начальника: Пилат в пустой комнате разговаривал сам с собой.
Центурион знал этого человека давно, его расчетливость и жестокосердие осуждали даже в Риме. Меч Пилата не раз погружался в живую плоть, а слово нередко карало без вины виноватых, но он спал как дитя и не имел привычки гнуть спину – все-таки патриций – перед вражескими дротиками заранее, всегда хладнокровно определяя их траекторию. Справившись с удивлением, Лонгин закончил:
– Вызывали?
– Центурион, – распорядился Пилат, – обеспечьте порядок на Голгофе и выставьте охрану у крестов на ночь. Пять легионеров и вы лично, думаю, достаточно. Выполняйте.
Лонгин грохнул ладонью о медный нагрудник и вышел из спальни.
Лонгин, центурион
Мы покинули Пилата следом за Лонгином и, закрыв одну дверь, очутились у другой.
– Где мы? – спросил компаньон.
– В Каппадокии, это дом бывшего римского центуриона Лонгина. Он внутри, заходим.
За столом сидит человек, который «секунду» назад разговаривал с Понтием в его дворце, в Иерусалиме. Человек готовит фасоль на ужин. Завидев нас, хотя в Каппадокии наш внешний вид ничем не отличается от иерусалимского, и там он нас не видел, он не кажется удивленным.
– Я ждал вас.
– Нас? – поразительно, но мы удивлены, а он – нет.
– Ну или чего-то подобного. Вы ангелы, пришедшие за ответом?
– Почти, Лонгин, – я с трудом нашелся что сказать.
– Я действительно ждал вас, ведь вы пришли спросить, не я ли убил Иисуса. Несколько лет я живу этим вопросом. Мне казалось, он мертв, когда я нанес удар. Я не мог вынести страданий его и колол, чтобы прекратить их, если он еще был жив. Я убил Иисуса.