- Вы там мне тоже малость оставьте.
Помолчал и добавил:
- На донышке...
Поев и испытывая по-прежнему голод, разведчики проверили оружие, подтянули снаряжение. Никонов закинул в кусты пустую банку.
- Теперь курнуть бы, - буркнул он недовольно.
Быстро - по команде - собрались в путь. Тронулись легким, неслышным шагом. Восьмой день пути - скоро уже конец этому тяжкому рейду. А потом база: заслуженный отдых, письма от родных, чистые простыни на койках, а может быть, и путевка на курорт в Мурмаши.
Хорошая жизнь, честное слово!..
Они уже подходили к морю, когда вдали послышался лай собаки, и две красные ракеты плавно выплыли из-за скалистого гребня, освещая низину.
- Ложись!..
Никонов залег рядом с Ярцевым, сказал:
- Сработал немецкий кордон. Теперь они с собаками возьмут нас.
- Не возьмут, - отмахнулся Ярцев. - Просочимся... Скажи ребятам, чтобы были наготове и не волновались,
- А мы и так не волнуемся, товарищ лейтенант, - ответил из темноты чей-то молодой и задорный голос.
Накрывшись плащ-палаткой, чтобы не было видно света снаружи, Ярцев еще раз взглянул на карту. Это была отличная карта, выпущенная германским генштабом накануне захвата Норвегии: на ней были указаны даже самые малоизвестные горные тропы, и лейтенант выбрал среди них одну, самую трудную, но, как ему казалось, и самую верную...
- А моряки не подведут нас?
- Не знаю, - тихо рассмеялся Ярцев. - Это надо спросить у тебя: ты же сам моряк.
- Вернее - был, - ответил Никонов, и отряд тронулся дальше...
Приход "Аскольда"
Милиционер, растопырив руки, сдерживал толпу наседавших на него женщин.
- Дамочки, дамочки! - кричал он. - Вам русским языком сказано: в порт - Нельзя, требуется пропуск...
В ответ ему летели возбужденные женские голоса:
- У, чтоб тебе!..
- Жирная морда!..
- Отъелся в тылу!
- На фронт иди, крыса!..
Не пропуская женщин, милиционер обиженно кричал, что он был ранен, что его чуть не убили, что он честно отвоевал свое и что он их не пропустит, ибо надо уважать порядок.
И снова:
- Дамочки, дамочки!..
Но "дамочки" опрокинули его и густой толпой повалили в порт. Старая вахтерша, бесстрастно наблюдавшая всю эту сцену, помогла милиционеру отряхнуть шинель и с упреком сказала:
- А ты не шуми, сердешный. Какие они тебе "дамочки"?.. Они женки рыбацкие. Они мужей своих поджидают с промысла. У них, может, подушки от слез не просыхают. Война ведь на море. А ты их к диспетчеру не пущаешь! Дурак ты...
- Вот и всегда так, - обиженно ворчал милиционер. - Ты им все вежливо, а они тебя чуть ли не кулаками... На фронте, кажись, и то легче было, чем с этими бабами!..
- Вот ты и шагай на фронт, - логично рассудила вахтерша. - Благо и фронт-то недалек отсюда: к вечеру доберешься...
Такие сцены повторялись в конторе Рыбного порта изо дня в день. Вот и сегодня, когда в небе еще не успели погаснуть бледные зарницы полярного сияния, в проходной уже стали собираться женщины, молодые и старые, красивые и дурные, некоторые - в пальто, а больше - в ватниках.
Разбухшая от сырости дверь, с веревкой и блоком, заменявшими пружину, поминутно хлопала, впуская внутрь клубы морозного воздуха, а висевшая на веревке балластина тяжело рушилась на пол.
Приходили все новые женщины, и каждая еще с порога спрашивала:
- "Аскольд" не вернулся?..
Вот уже больше месяца траулер "Аскольд" находился в открытом океане на промысле, и эти женщины - матери, жены и сестры рыбаков - несколько дней подряд приходили в контору справляться о судьбе корабля.
Обычно раньше всех появлялась в конторе жена аскольдовского боцмана Мацуты Полина Ивановна, или попросту, как все ее звали, тетя Поля, высокая дородная женщина с приятным, немного скуластым лицом...
До войны тетя Поля, первая из рыбачек, ходила вместе с мужем в открытое море. Не отставая от мужчин, она голыми руками шкерила на морозе рыбу, часами простаивала в трюмах, посыпая солью тресковые пласты, и за это приобрела среди команд траулеров известность, какая не снилась ни одной рыбачке. В порту даже поговаривали, что Полине Ивановне надо бы служить боцманом вместо мужа - настолько тот был тих, скромен и почти незаметен, настолько сама тетя Поля была энергична, упряма и остра на язык. Но зато для своих рыбачек она была лучше родной матери: к ней они всегда несли свои радости и беды, и Полина Ивановна принимала все близко к сердцу, как свое кровное, наболевшее.
Появляясь в конторе, тетя Поля всегда первым делом просовывала свою голову в окошечко диспетчера.
- Здравствуй, рыжий, - говорила она парню, сидевшему за пультом. - Ты что здесь делаешь?
- Нет "Аскольда", не пришел еще, - каждый раз отвечал диспетчер, стараясь захлопнуть окошечко.
- Не, не, не. Ты это брось. Коли нет "Аскольда", так ты ответь нам когда он придет.
Сегодня же диспетчер сам заранее высунулся из окошечка и радостно сообщил:
- Тетка Поля, ну и надоела же ты мне! Больше не приставай: ваш "Аскольд" уже входит на Кильдинский плес. Встанет под разгрузку на третьем причале.
Рыбачкам только это и нужно было знать. Они расселись вокруг раскаленной печурки, и тетя Поля, жмурясь от уютного тепла, стала журить пустившую от радости слезу молодую жену машиниста Настеньку Корепанову:
- Ну, чего ревешь-то? Сейчас встретишься...
- Да я думала, что уже все, - всхлипывала молодуха.
- Чего - "все"-то?
- Погибли...
- Ну и дура, коли подумала так. Ты к разлуке-то привыкай - еще насидишься у окна. Уж такая судьба наша: встретишься, опомниться не успеешь, как уже провожать надо... Эдак-то, говорят, еще и лучше для семейной жизни: разлука для любви, что ветер для огня. Я вон со своим боцманом двадцать три года душа в душу провела...
- Двадцать три года... Это сколько же раз, тетя Поля, провожала ты своего в море? Неужели за всю жизнь не разревелась, а?
Тетя Поля неожиданно рассмеялась:
- У-у, еще как! Бывало, иду провожать, а сама в три горла вою. Думаю, потопнет, проклятый, как я без него жить-то буду!
- Ну, а сейчас?
- Э-э-э, - протянула тетя Поля, - нашла что сравнивать! Тогда-то на ёлах да шняках ходили. Бывало, отойдут от берега, а я смотрю и думаю: "Ну, последний раз проводила". Вот тогда-то я и выла в три горла. А сейчас? Не какая-нибудь гнилая шняка выходит на промысел, а целый завод - им и шторм нипочем.
- Да врешь ты все, тетя Поля! - неожиданно зло сказала одна из рыбачек с худым нервным лицом. - Утешаешь ты нас. Ну, ладно - сейчас вернутся. А в другой рейс - как повезет! Немец ведь такой - он не разбирает: ему что линкор, что рыбацкая посудина - он всех топит! А у меня семеро по лавкам сидят. Потопни кормилец - куда я денусь? Ты у меня хоть одного возьмешь, чтобы кормить?
Тетя Поля немного помолчала.
- А вот тебе, - вымолвила не сразу, - тебе надобно бы и поплакать. Остервела ты без мужа-то! Эвон глаза-то у тебя, как у волка, горят... А что касается сопляков твоих, так не только я, но и любая из нас возьмет. Хочешь - хоть сейчас у тебя всех поотбираем?
Женщина сказала шепотом, словно извиняясь:
- Война ведь в море. Я не со зла. Я от беспомощности. Мы их тут вот ждем-ждем, а они, может быть, уже... Ну, не сейчас, так в другой рейс!
И она вдруг испуганно замолчала. Но, точно угадывая ее потаенные мысли, тетя Поля спокойно возразила:
- "Аскольд" промышляет на Рябининской банке. Это далече. Авось бог и милует. - И, сказав так, она погладила по голове прильнувшую к ней Корепанову...
Рука боцманши, знакомая с суровым мужским трудом, не была грубой и жесткой. Да и сама тетя Поля, несмотря на свой возраст, сохранила в душе много молодого и задорного. Годы, казалось, не тронули ее, они лишь немного коснулись ее волос да высекли у глаз ласковые, добрые морщинки.
Рыбачки подняли маскировочные шторы, и контора наполнилась серым светом хмурого полярного утра. Широкий рукав Кольского залива тянулся внизу, клубясь волокнами тумана. На рейде дымящиеся буксиры разворачивали тяжелый океанский транспорт, было слышно, как на палубе "купца" тяжело и устало гудел гонг.