"До каких пор русские будут сидеть у нас на шее?"
"Это было начало конца, - замечает Волков. - Азия говорит грубо и резко только в том случае, если чувствует за собой силу".
Вторая причина - разброд и шатания внутри самой Азиатской дивизии. В войсках, застоявшихся без настоящей войны, появились первые признаки разложения. Казаки мародерствовали, грабя кочевья. А бывшие колчаковские офицеры, которые все настойчивее требовали вести их через Маньчжурию в Приморье и получили отказ, почти в полном составе дезертировали. Унгерн воспринял это как чудовищное предательство. В погоню были высланы чахары князя Баяр-гуна с приказом не щадить никого из беглецов. Офицеры направлялись на восток, но далеко им уйти не удалось. Чахары настигли их во время привала и привезли в Ургу тридцать восемь отрубленных голов, за каждую из которых барон заплатил по десять золотых империалов…
Итак, Унгерн вынужден покинуть насиженное место. Ему, как многим в его окружении, кажется, что поправить дело может небольшая победоносная война. Но с кем? И Пекин, и Москва, и даже Дальневосточная республика были чересчур серьезными противниками, чтобы схватиться с ними в одиночку.
Надежда пришла вместе с письмом от знаменитого атамана Семенова. Тот сообщал, что в мае при поддержке японцев открывает широкомасштабные действия против красных по всему фронту границы с Китаем: генерал Сычев двинется на запад с берегов Амура, генерал Савельев - из Уссурийска, генерал Глебов - из Гродеково под Владивостоком, а сам атаман из Маньчжурии выступит на Читу. Унгерну предлагалось принять участие в этой операции. Он должен был перерезать Транссибирскую магистраль в районе Байкала и захватить Верхнеудинск.
Как выяснилось позднее, ни один из генералов, перечисленных Семеновым, включая его самого, не тронулся с места. Напрашивается вывод, что весь этот план был полнейшей фикцией, а атаман просто-напросто обманул своего старого приятеля. Письмо Семенова, полученное Унгерном, вызывает сильнейшие подозрения. Очень похоже, что атаман писал его под диктовку своих японских советников. Цель была очевидна: прощупать силы красных, а заодно выманить строптивого барона из Монголии.
Так или иначе, но барон начал готовиться к походу. Потом был разгром, плен, суд и казнь.
Красноармейцам барона выдали набранные в Азиатскую дивизию монголы - как раз те, кого Унгерн считал воинами Шамбалы, воплощением всех добродетелей, величайшими завоевателями, которым предстоит покорить сначала Россию и Европу, а затем и весь мир.
Примечательно, что перед походом суеверный барон получил пророчество, которое не предвещало лично ему ничего хорошего. Однако даже это не остановило его. Оссендовский рассказывает, как во время ночного посещения монастыря Гандан, выйдя из храма Мижид Жанрайсиг, барон повел его в "древнюю часовню пророчеств" - небольшое, "почерневшее от времени, похожее на башню здание с круглой гладкой крышей" и висевшей над входом медной доской, на которой были изображены знаки Зодиака.
"В часовне оказались два монаха, певшие молитву. Они не обратили на нас никакого внимания. Генерал подошел к ним. "Бросьте кости о числе дней моих!" - сказал он. Монахи принесли две чаши с множеством мелких костей. Барон наблюдал, как они покатились по столу, и вместе с монахами стал подсчитывать. "Сто тридцать… Опять сто тридцать!" Он отошел к алтарю, у которого стояла старая индийская статуя Будды, и снова принялся молиться…"
Через несколько дней, тоже ночью (как и многие тираны, Унгерн предпочитал ночной образ жизни), к барону привели известную в Урге гадалку - полубурятку-полуцыганку. Оссендовский находился здесь же и все видел:
"Она медленно вынула из-за кушака мешочек и вытащила из него несколько маленьких плоских костей и горсть сухой травы. Потом, бросая время от времени траву в огонь, принялась шептать отрывистые непонятные слова. Юрта понемногу наполнялась благовонием. Я ясно чувствовал, как учащенно бьется у меня сердце и голова окутывается туманом. После того как вся трава сгорела, она положила на жаровню кости (бараньи лопатки, по трещинам на которых производится гадание - А.П.) и долго переворачивала их бронзовыми щипцами. Когда кости почернели, она принялась их внимательно рассматривать. Вдруг лицо ее выразило страх и страдание. Она нервным движением сорвала с головы платок и забилась в судорогах, выкрикивая отрывистые фразы: "Я вижу… Я вижу Бога Войны… Его жизнь идет к концу… Ужасно!.. Какая-то тень… черная, как ночь… Тень!… Сто тридцать шагов остается еще… За ними тьма… Пустота… Я ничего не вижу… Бог Войны исчез…"
Гадалка появилась в юрте барона в ночь с 19 на 20 мая 1921 года, и Оссендовский, включаясь в привычную для него игру (а в его книге непременно сбываются все предсказания такого рода), замечает, что она оказалась права: Унгерн был казнен приблизительно через 130 дней. На самом деле прошло несколько меньше времени - его расстреляли 15 сентября 1921 года.
А в новой Монголии свастику сменили другие символы - серп и молот…
***
Эксперимент, поставленный Унгерном в Монголии, в очередной раз продемонстрировал, во что могут превратиться сдобренные эзотерикой романтические идеалы, если они воплощаются в жизнь. Одним из первых в XX веке барон прошел тот древний путь, на котором странствующий рыцарь неизбежно становится бродягой и убийцей, мечтатель - палачом, поэт - тираном. На этом пути человек, стремящийся вернуть на землю золотой век, возвращает даже не медный, а каменный…
Бадмаев, Доржиев и советские экспедиции в Тибет
Однако центр буддизма - это не мифическая Шамбала, а вполне конкретный и географически обозначенный Тибет. Именно в этой горной стране сошлись интересы трех империй: России, Великобритании и Китая. Первые связи с Тибетом устанавливала еще Екатерина II. Через калмыков она посылала дары Далай-ламе, когда они шли в Тибет на поклонение к Живому Богу.
Начиная с конца XIX века к Тибету проявляет колоссальный интерес Англия, которая стремилась таким образом обезопасить свои позиции в Индии - "жемчужине британской короны". Здесь в Тибете английским интересам реально противостоял только Китай. Англичанам удалось оттеснить своего восточного конкурента, закрепиться в Тибете и переориентировать его экономику на Индию. Подобная "наступательная" политика не могла не тревожить Санкт-Петербург.
27 февраля 1893 года на стол российского императора лег документ, озаглавленный как "Записка Бадмаева Александру III о задачах русской политики на азиатском Востоке". В нем излагался последовательно и дотошно процесс колониального движения России в Азии и возможность присоединения к русским владениям Монголии, Китая и Тибета. Особый упор в "Записке" делался на то, что в тех местах это давно ожидаемое событие.
"Один бурятский родоначальник, - говорилось в документе, - по имени Шельде Занги бежал из пределов Китая с 20 000 семейств после заключения трактата, но был пойман и казнен маньчжурскими властями на основании 10-й статьи около 1730 года на границе. Перед казнью он держал речь, в которой сказал, что если его отрубленная голова отлетит в сторону России (что и случилось), то вся Монголия перейдет во владения белого царя.
Монголы твердят, что при 8-м ургинском хутухте они сделаются подданными белого царя. Настоящий хутухта считается 8-м. Ургинский хутухта почитается монголами святым, как и Далай-лама, и имеет громадное влияние на всю Монголию.
Ждут также появления белого знамени в Монголии в VII столетии после смерти Чингисхана, умершего в 1227 году.
Буддисты считают белого царя перерожденцем одной из своих богинь Дара-эхэ - покровительницы буддийской веры. Она перерождается в белого царя для того, чтобы смягчить нравы жителей северных стран. Легендарные сказания имеют гораздо более значения в этих странах, чем действительные явления".
К этому Бадмаев добавляет:
"Русский царь - идеал для народов Востока".
Царь наложил на "Записку" сдержанную резолюцию:
"Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха".
Автор "Записки" - надворный советник Петр Александрович Бадмаев (1849-1920) - по происхождению был из семьи бурятского аристократа из легендарного рода хоринских бурят, откуда, по преданию, происходила и мать Чингисхана. Отец Бадмаева владел большими стадами, что свидетельствовало о его богатстве. В 12 лет мальчик был отдан в иркутскую гимназию. Окончив курс, он уехал в Санкт-Петербург, к своему брату, который содержал в столице аптеку и занимался лечением болезней методом, основанным на принципах тибетской медицины. Свое настоящее имя - Сильтим - тот сменил при крещении на русское Александр. Что посоветовал сделать и брату, носившему бурятское имя Жамсаран. Крестным отцом младшего Бадмаева стал сам император Александр III. Новообращенный взял отчество Александрович, а в честь основателя Санкт-Петербурга решил стать Петром.
С 1871 по 1875 год Петр Бадмаев учился в Санкт-Петербургском университете, на факультете восточных языков по китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Впоследствии его определили на службу в Азиатский департамент российского Министерства иностранных дел. Спустя пятнадцать лет Петр Бадмаев покинул министерство и отдал себя таинственной науке - тибетской медицине.
Бадмаев был весьма инициативным субъектом, имевшим склонность к всевозможным авантюрам. Когда воцарившийся на престоле Николай II обнаружил тягу ко всему сверхъестественному, Бадмаев, быстро учуяв запах мистики, стал прилаживаться к разным "божьим людям", находившимся в фаворе при дворе. Отсюда - близость Бадмаева к Григорию Распутину. Именно в последние, распутинские, годы с наибольшим блеском засияла и звезда Бадмаева.
*Григорий Ефимович РАСПУТИН* (настоящая фамилия - Новых, 1872-1916) - крестьянин Тобольской губернии, получивший известность "прорицаниями" и "исцелениями". Оказывая помощь больному гемофилией наследнику престола, приобрел неограниченное доверие императрицы Александры Федоровны и императора Николая II. Был убит заговорщиками, считавшими влияние Распутина гибельным для монархии.
Несмотря на природный ум и свою затаенную хитрость, тобольский "старец" Распутин едва ли принадлежал к числу людей, способных самостоятельно разбираться в сложных вопросах политики, да в этом и не было для него особой необходимости - важнее была его мистическая "интуиция", благодаря которой в романовской семье на него смотрели как на прозорливого святого "старца". Однако этот придворный святой, так воздействовавший на Романовых, в свою очередь, и сам подвергался различным влияниям со стороны темных личностей, связывавших свои как политические, так и просто мошеннические предприятия с Распутиным. И тибетский врач Бадмаев был не только крупной фигурой в клике "старца", но, несомненно, оказывал на него самое непосредственное воздействие.
Но еще до Николая II и до "распутинщины" Бадмаев не раз придумывал различные хитроумные комбинации, которые позволили бы ему, с одной стороны, укрепить свое влияние при дворе, с другой - запустить руки в государственную казну. Проект присоединения к русским владениям Монголии, Китая и Тибета был лишь одной из авантюр подобного рода.
Для реализации своего проекта Бадмаев предлагал устроить поселение за Байкалом, близ реки Онона, в местности, очень удобной для скотоводства и хлебопашества. Отсюда снабженные всем необходимым русские пионеры будут разъезжать по Монголии, Тибету и Китаю. Сюда же, в Забайкалье, будет приезжать монгольская и тибетская знать, жрецы, ученые; их радушно встретят, и они "мало-помалу убедятся в безопасности своего положения под гостеприимным кровом своих единоплеменников". А возвращаясь в родные места, эти посетители будут "укреплять уверенность в приближении освобождения от гнета чиновного мира маньчжурской династии". Такая работа будет, разумеется, осуществляться "без всяких разъяснений об истинных намерениях и конечных целях сближения". Так, нисколько не посвящая местных жителей в свои планы, "можно спокойно подготовлять почву к тому, чтобы они сами признали неизбежным пойти на Лан-чжоу-фу и взять этот стратегический пункт без кровопролития". Отсюда же, как утверждает Бадмаев, легко овладеть и всем управлением Китая. А когда это удастся, монгольская, тибетская и китайская знать, а также буддийские жрецы отправятся в Россию просить "белого царя" принять весь Китай в его подданство.
Таким образом, план Бадмаева фактически заключался в том, чтобы русское правительство с целью присоединения Китая и Монголии к России подготовило восстание против маньчжурской династии. Уже после этого события предполагалось железнодорожной ветвью соединить Лан-чжоу-фу с Байкалом.
Бадмаев был так предусмотрителен, что намечал даже примерный срок, когда может осуществиться присоединение Китая к России, а также и то количество местных сил, которое обеспечит успех восстания.
"Но, - предупреждал Бадмаев, - успех всего плана зависит во многом от соблюдения его в полном секрете".
Что же хотел выгадать Петр Александрович лично для себя в этой "сверхсекретной операции"? А вот что…
Вскоре после подачи проекта Бадмаев стал хлопотать о выдаче ему двух миллионов рублей золотом (!). Эту сумму Бадмаев просил для организации в Забайкальской области торгового дома под фирмою "П. А. Бадмаев и К". Указанному торговому дому и надлежало вести ту подготовительную работу, результатом которой должно было явиться "присоединение Китая к России".
Но министр финансов Витте, поддержавший сначала проекгы Бадмаева, вдруг заупрямился относительно выдачи денег. Напротив, Александр III, отозвавшийся сперва о планах Бадмаева как о фантастических, пошел теперь навстречу стремлениям своего крестника и приказал выдать ему испрашиваемые два миллиона.
Бадмаев немедленно приступил к действию, и 11 ноября 1893 года в Петербурге был основан торговый дом "Бадмаев и К". Сам же он вскоре после этого направился в Читу, где и была организована главная контора компании, которая вместе с тем являлась чем-то вроде штаба для предполагаемого "завоевания Монголии, Китая и Тибета".
На первых порах работа Бадмаева проявилась, главным образом, в подготовке "экономического завоевания" указанных стран. "Торговый дом" организовал в Чите обширное промысловое скотоводческое хозяйство, закупил громадное количество верблюдов для перевозки грузов, арендовал земли у бурят и монголов, открыл несколько лавок в степях и даже завел в Чите типографию, которая в ноябре 1895 года начала издавать газету "Жизнь в Восточной окраине" на русском и монголо-бурятском языках.
Сам Бадмаев пробыл в Чите, по-видимому, до февраля 1895 года, когда он возвратился в Петербург и возобновил свое непосредственное общение как с Николаем II, так и с Витте. Пробыв некоторое время в Петербурге, Бадмаев снова отправился на Восток. На этот раз конечной целью поездки был Пекин.
"Мой приезд на окраину расшевелил весь буддийский мир", - торжественно начинает Бадмаев свой доклад Николаю II (15 января 1897 года) после посещения Востока в 1896 году. Он утверждает, что в Читу, бывшую опорным его пунктом, услышав о его прибытии, стали съезжаться буряты, монголы и, главным образом, ламы, и все они будто бы постоянно твердили, что "наступило время расширения границ белого царя на Востоке".
Почерпнув от прибывших нужные сведения, Бадмаев, по его словам, отправил в различные пункты Монголии, Кукунора, Тибета и Китая партии вооруженных бурят и монголов. Некоторым влиятельным лицам Бадмаев делал подарки и давал в полное их распоряжение верблюдов, лошадей, оружие и патроны, а также деньги для приобретения имущества в тех местах, где предполагалось устроить оружейные склады.
Потом Бадмаев направился в Пекин, встречался там со многими князьями и ламами и знакомился с их взглядами на маньчжурскую династию. Сюда же, в Пекин, съезжались для доклада Бадмаеву агенты, разосланные им в разные места Китая. Вознамерившись сделать китайскую столицу своим временным штабом, Бадмаев стал посылать отсюда экипированные партии для подготовки "присоединения Китая к России".
Итак, все шло блестяще, но… министр финансов опять отказался выдать Бадмаеву новую, запрошенную им, ссуду. Бадмаев обратился к нему в декабре 1896 года с письмом, в котором отстаивал мысль, что государи, независимо от министров, могут принимать самостоятельные решения:
"При постоянном столкновении с лучшими людьми государства у государя могут возникать самостоятельные взгляды на дела, которыми будут все руководствоваться, и никто не может сказать, чье влияние преобладало в данном случае. Если бы государь был обыкновенный смертный, то поддался бы влиянию распускаемых слухов о том, что он живет вашим умом, и непременно постарался бы удалить вас; но так как он смертный необыкновенный, то он не боится вашего абсолютного влияния".
Настаивая на необходимости поддержать его планы, беззастенчивый империалист Бадмаев спрашивает не без ехидства более рассудительного империалиста Витте:
"Маньчжурская дорога разве не результат вмешательства России в японско-китайские дела при вашем энергичном содействии?"
А поскольку и маньчжурская дорога - уже вмешательство, то почему бы не вмешиваться и далее? Так рассуждает Бадмаев и тут же выпрашивает новую субсидию в два миллиона рублей:
Однако новой крупной ссуды Бадмаев не добился; выданные ему ранее деньги пропали безвозвратно, торговый дом "Бадмаев и К" прогорел - и затея тибетского врача по "завоеванию" Востока провалилась.
***
Однако эта авантюра стала началом возвышения другого посланца Тибета в России - ламы Агвана Доржиева. Именно о нем в своем письме царю от 26 декабря 1895 года писал Бадмаев:
"В Лхасе у Далай-ламы продолжает иметь влияние бурятский лама Агван, благодаря чему бурятам дозволено проживать там и ездить в Тибет, именуясь подданными белого царя, а ранее они приезжали туда под именем монголов, подданных Богдохана".
Агван Доржиев, представитель далай-ламы XIII в СССР
*Хамбо Агван ДОРЖИЕВ* (в переводе с тибетского "Доржиев" - "Раскат грома") известен тем, что, будучи российским подданным, долгие годы являлся послом Далай-ламы в Российской империи, а впоследствии - в СССР.
Около 1880 года в тибетскую столицу Лхасу прибыл молодой лама. В то время он еще ничем не отличается от сотен других монахов-послушников, за исключением, пожалуй, того, что не был тибетцем: он родился в сибирских степях к востоку от Байкала. В те дни в Тибете он был известен как Чоманг Лобзанг.
После своего прибытия в Тибет молодой монах поступил в монастырь Дрепунг - один из трех наиболее значительных центров религиозной деятельности этой горной страны. Однако вскоре ему пришлось заняться политикой.
В 1898 году, когда угроза со стороны Британии стала для Тибета более чем ощутимой, Доржиев по поручению Далай-ламы отправился в Санкт-Петербург.
Доржиев пересек Китай, а в Тяньцзине обратился за помощью к русскому консулу Солнцеву. Волей обстоятельств в посольстве оказался князь Эспер Ухтомский, снискавший славу защитника бурят и считавший себя буддистом. Именно Ухтомский, благодаря своей близости ко двору, помог "тибетскому посланнику" получить аудиенцию у царя. Николай II довольно холодно относился к тибетским проблемам, но инициативный Ухтомский сделал все, чтобы эта встреча состоялась. Придворный лекарь Петр Бадмаев также способствовал земляку.
Агван Доржиев выходит из Большого Петергофского дворца после аудиенции с царем Николаем II, 1901 г.
На аудиенции в Зимнем дворце Николай II заявил Доржиеву, что поддержка Тибета со стороны России возможна только при наличии письменного обращения Далай-ламы, которое в таком случае должно иметь характер официального документа. Царь намекал, что на большее рассчитывать не стоит.
В Петербурге Доржиев завел полезные знакомства и вернулся в Тибет с многочисленными дарами от русского императорского двора. Он был полон решимости подчинить Лхасу политическим интересам русского царя. Его аргументы произвели огромное впечатление на тогдашнего Далай-ламу. Они были достаточно убедительными. Ведь традиционный союзник Тибета, Китай, больше не обладал значительной военной мощью и практически полностью находился под контролем англичан. С другой стороны, Россия представляла собой реальную военную силу. К тому же Доржиев видел свою задачу не во включении Тибета в русскую сферу влияния, а в распространении тибетской религиозной мысли в русской среде.
Доржиев совершил еще две поездки в Петербург. В конце 1901 года он привез в Тибет предварительный текст договора между двумя странами. Мало-помалу в Тибет стало просачиваться и русское вооружение, пока только ружья. Однако планам Доржиева не суждено было сбыться. 12 декабря 1903 года британцы начали крупномасштабную военную операцию против Тибета. Россия же, связанная войной с Японией, не вмешалась.
Разгром был полный, и летом 1904-го британцы вступили в Лхасу. Далай-лама был вынужден бежать из страны. Вместе с ним уехал в Монголию и Доржиев. Со стороны казалось, что он навсегда перестал играть сколь бы то ни было значительную роль в международной политике. Но это впечатление было обманчивым. Доржиев не раз возвращался в Тибет после того, как британские войска были выведены.
А в 1909 году посланец Далай-ламы затеял построить в Санкт-Петербурге буддийский храм (дацан). При этом Доржиев преследовал две цели - политическую и религиозную. Во-первых, дацан должен был способствовать русско-тибетскому сближению, а во-вторых, он позволял еще больше "продвинуть" буддийское учение на Запад, туда, где традиционно господствовала христианская церковь. И это ему отчасти удалось. Сохранились фотографии, запечатлевшие петербургскую "буддийскую колонию" начала 1910-х, на которых можно видеть русских "великосветских" буддистов, стоящих бок о бок с простыми бурятами и калмыками на ступенях еще не достроенного дацана в Старой деревне.
Постройка храма, долгая и трудная, благополучно завершилась в 1915 году, в самый разгар Первой мировой войны. По его освящении, состоявшемся 10 августа, храм получил название "Источник Святого Учения Будды Всесострадающего". Посетившие Старую деревню корреспонденты петербургских газет были немало удивлены, увидев вместо скромной молельни для местных бурят и калмыков величественное сооружение - "буддийскую пагоду". Над храмом в его задней части возвышалась выложенная из красного кирпича башня (так называемый "гонкан"), ориентированная строго на север - туда, где, по представлению буддистов, находится блаженная земля Шамбалы (Шамбалын орон). В этой башне помещался особый алтарь с изображением гения-хранителя храма - богини Лхамо. Основной же алтарь с почти трехметровой статуей Большого Будды, изваянной из алебастра забайкальскими мастерами, находился в главном молитвенном зале - в первом этаже башни по оси здания.
Сильное впечатление на посетителей производили и интерьеры храма, создававшие особую мистическую атмосферу. Прежде всего поражало отсутствие окон - свет в молитвенный зал проникал прямо с неба через остекленную часть крыши и потолка и падал на восьмилепестковый лотос, выложенный цветными плитками в полу и воспроизводивший символические очертания Шамбалы. Чуть ниже лотоса, у самых дверей, из тех же плиток была составлена свастика. Завораживало и богатое убранство молитвенного зала: позолота и яркие краски, загадочные восточные иероглифы, унизывающие собой барельефы колонн, писанные на ткани буддийские иконы - "тангка"…
Прообразом для петербургского дацана послужил классический тибетский "цогчен-дуган" - монастырский соборный храм. Но по желанию Доржиева архитекторы Барановский и Берзен придали петербургскому храму вполне современный европейский облик в стиле модного северного модерна, чтобы сделать его привлекательным в глазах западных буддистов. Особенно тщательной была отделка интерьеров, которой в 1914-15 годах руководил знаменитый русский художник Николай Рерих. Основой для его эскизов послужили рисунки бурятских художников, которые Рерих искусно стилизовал в духе модерна. По признанию самого Рериха, именно во время строительства храма он впервые услышал о Чанг Шамбале (Северной Шамбале) от "одного очень ученого бурятского ламы". Возможно, это намек на Агвана Доржиева.
***
Впервые Тибет привлек внимание большевиков осенью 1918 года.
27 сентября газета "Известия" опубликовала небольшую заметку, озаглавленную "В Индии и Тибете". В заметке шла речь о борьбе, якобы начатой тибетцами, по примеру индийцев, против "иностранных поработителей":
"К северу от Индии, в сердце Азии, в священном Тибете идет такая же борьба. Пользуясь ослаблением китайской власти, эта забытая всеми страна подняла знамя восстания за самоопределение".
Рассуждения неизвестного большевистского публициста о зреющем среди тибетцев стихийном протесте против угнетателей-англичан были чистым вымыслом, поскольку в тот момент никаких признаков национально-освободительного движения в Тибете не наблюдалось.
Появление же этой заметки объясняется тем, что в сентябре 1918 года ЧК освободила из Бутырской тюрьмы представителя Далай-ламы в России Агвана Доржиева. Последний вместе с двумя спутниками был арестован на железнодорожной станции Урбах (недалеко от Саратова) по подозрению в попытке вывоза ценностей за пределы Советской России. На самом деле это были средства, собранные Доржиевым среди калмыков на строительство общежития при буддийском храме в Петрограде.
От расстрела, почти неминуемого, Доржиева спасло лишь вмешательство НКИДа.
Условием освобождения тибетского дипломата, очевидно, стало его согласие сотрудничать с советским дипломатическим ведомством - привлечь же Доржиева к такому сотрудничеству было не очень трудно, зная о его давнишней англофобии и активной посреднической деятельности с целью привести Тибет под покровительство России. Таким образом, перед руководителем НКИДа Чичериным открылась заманчивая перспектива - завязать через Доржиева дружеские связи с Далай-ламой и другими тибетскими теократами, благодаря чему можно было бы продвинуть революцию в страны буддийского Востока и в то же время приступить к осаде главной цитадели британского империализма в Азии - Индии.
Вскоре после освобождения Доржиева, 19 октября 1918 года, состоялось заседание Русского комитета для исследования Средней и Восточной Азии, находившегося в ведении НКИДа, на котором его председатель академик Ольденбург выступил с проектом двух экспедиций - в Восточный Туркестан и Кашмир - под его собственным руководством, и в Тибет - под началом профессора Щербатского.
Обе экспедиции, хотя перед ними формально ставились чисто научные задачи, в то же время должны были служить политическим целям большевиков. Так, в проекте Тибетской экспедиции говорилось, что она, "между прочим, должна собрать сведения о взаимоотношении, взаимном проникновении и влиянии монгольских племен вдоль северной границы Тибета".
Однако из-за начавшейся гражданской войны, отрезавшей Москву от Восточной Сибири и Монголии, этим экспедициям не суждено было осуществиться.
Более удачливой оказалась экспедиция, организованная при поддержке НКИДа уполномоченным Коминтерна на Дальнем Востоке Шумятским. Вот что Шумятский сообщал Чичерину по поводу подготовки экспедиции в письме от 25 июля 1921 года:
"Тиб. экспедиция мною спешно снаряжается, я вызвал в Иркутск начальника экспедиции Ямпилова проинструктировать его согласно вашим указаниям. Жду присылки радиоаппарата и тех вещей, на которые я оставил вам выписку. Мы выработали маршрут для экспедиции с расчетом обойти все опасные пункты. Весь путь рассчитан на 45-60 дней, считая остановки и возможные задержки. Начальника конвоя ищу из числа калмыков-коммунистов. На днях один из кандидатов приедет ко мне для ознакомления, 22 июля, в крайнем случае, 4 августа экспедиция выступает в путь. Ранее приобретенные прежними организаторами верблюды экспедиция не возьмет, ибо гораздо конспиративнее следовать на наемных верблюдах, как пилигримы. Сампилон мною уже вызван в Иркутск. Он сейчас с головою увяз в работу в Монголии. Пришлось его оттаскивать от работы. При приезде немного его обработаю и пошлю к Вам для полировки и для того, чтобы Вы познакомились с ним лично, окончательно решим, стоит ли его посылать или нет".
Проблема подбора кандидата на роль "начальника конвоя" разрешилась быстро. Им стал калмык-коммунист Василий Хомутников (настоящее имя - Василий Кикеев), командир Калмыцкого кавалерийского полка Юго-Западного и Кавказского фронтов.
После долгого и трудного путешествия 9 апреля 1922 года экспедиция Щербатского-Хомугникова достигла Лхасы. Далай-лама встретил посланцев довольно настороженно. Аудиенция состоялась на следующий же день в зимнем дворце правителя в Потале.
"Не расстреляли ли Советы Атвана Доржиева? Здоров ли он, чем занят? Говорят, что Советы расстреляли наших единоверцев-калмыков?" - было первыми его вопросами, обращенными к Хомутникову.
Тот, конечно же, постарался рассеять подозрения тибетского первосвященника, для чего в ход было пущено заранее заготовленное письмо Доржиева.
Но началась аудиенция с ритуала приветствия наместника Будды и поднесения ему подарков от лица Советского правительства - сто аршин парчи, золотые часы с монограммой "РСФСР", серебряный чайный сервиз и, наконец, "чудесная машина" - небольшой радиотелеграфный аппарат. Вместе с подарками Далай-ламе было вручено официальное послание Советского правительства за подписью заместителя Чичерина, Прием продолжался около шести часов.
Каких-то особенных результатов, кроме разве что разведданных, эта экспедиция не принесла. Далай-лама не спешил разрывать договоры с Великобританией, тем более что британцы поставляли Тибету оружие и военных советников для войны с Китаем.
Свой отчет о путешествии Хомутников подал в НКИД 28 октября 1922 года. О том, какого рода сведения были добыты им в поездке, говорят хотя бы заголовки основных разделов этого документа:
"Далай-лама и его настроение", "Министры Далай-ламы", "Тибет и Англия", "Тибет и Китай", "Тибетская армия" и так далее.
Почти сразу речь зашла об организации следующей экспедиции, цель которой была в закреплении успеха первой. Такая экспедиция под видом каравана паломников состоялась в 1924 году и вошла в Лхасу 1 августа. Возглавлял ее сотрудник Восточного отдела НКИДа Сергей Степанович Борисов. Тибетцы встретили советскую делегацию довольно приветливо и даже с некоторыми почестями - при ее встрече был выставлен почетный караул. На следующий день состоялась аудиенция в летнем дворце Далай-ламы. Началась она, по обычаю, с поднесения подарков правителю Тибета, которые включали в себя фарфоровые вазы, золотые кубки, серебряные блюда и многое другое - похоже, что Далай-ламе на этот раз привезли из Москвы целый столовый сервиз. Вместе с подарками Борисов, фигурировавший под конспиративным именем Церендоржи, вручил ему также два официальных письма - от ЦИК (за подписью Калинина) и от правительства СССР. Подарки и письма были приняты "благосклонно". Затем последовала традиционная чайная церемония.
Экспедиция Борисова пробыла в Лхасе около трех месяцев и вернулась в Москву в мае 1925 года. Переговоры с Далай-ламой не увенчались успехом, хотя их подробности во многом остаются неизвестными.
Летом 1920 года в ведомстве Чичерина обсуждался еще один проект "научно-пропагандистской экспедиции" в Тибет, принадлежавший литератору и ученому Александру Барченко, о котором я рассказывал в предыдущей главе. Барченко определил официальной целью экспедиции "исследование Центральной Азии и установление связи с населяющими ее племенами", хотя в действительности намеревался отыскать центр "доисторической культуры" в Тибете - легендарную Шамбалу северных буддистов.
"Единое трудовое братство" в поисках Шамбалы
Мы оставили Александра Васильевича Барченко в тот момент, когда он вернулся из Лапландии в Петроград и сделал доклад об обнаруженных на севере артефактах древней цивилизации.
В 1923 году Барченко вместе с женой на некоторое время поселился в общежитии при Петроградском буддийском дацане. Здесь он пытался постигнуть основы древней науки под руководством самого Агвана Доржиева.
В этот период жизни Барченко встречает множество людей, которые познакомили его с преданием о Шамбале, значительно расширив познания Александра Васильевича по этому вопросу. Среди них стоит выделить Петра Шандаровского, монгола Хаяна (Хияна) Хирву, тибетца Нага Навена и странника Михаила Круглова. О них и пойдет речь в этой главе.
Петр Сергеевич Шандаровский был хорошо известен до революции в оккультистских кругах северной столицы как ученик и последователь Гурджиева. Сын военного сановника, он окончил юридический факультет Петербургского университета. В предреволюционные годы служил по военному ведомству (был кодировщиком в кодировальном отделе), однако свое истинное призвание видел в занятиях наукой и искусством. После революции Шандаровский читал лекции и работал художником-оформителем.
Барченко познакомился с Шандаровским совершенно случайно зимой 1922-23 года. Кондиайн в своих записках рассказывает об этом так:
"Однажды зимой Ал. Вас. стоял перед витриной магазина и рассматривал узор на выставленном восточном ковре, где имелись элементы Универсальной Схемы. Рядом стоит какой-то гражданин, уже не молодой, худощавый, и тоже рассматривает этот ковер. А. В. обращается к нему: "Это вам что-нибудь говорит?" А тот рисует ногой на снегу какую-то геометрическую фигуру и спрашивает: "А это вам что-нибудь говорит?" А. В. ботинком на снегу тоже изображает какую-то фигуру. Так, обменявшись чертежами, они пошли вместе.
Шандаровский просидел с Ал. Вас. в комнате всю ночь. Наташа (жена Барченко. - А.П.) им только изредка чай приносила. Они сидели почти молча, но за ночь целую кипу бумаги цифрами исписали. Иногда из комнаты выскакивал Ал. Вас., взволнованный, восторженный. Снимал пенсне, ворошил волосы, протирал покрасневшие глаза и издавал восторженные восклицания".
Важность этой встречи состояла в том, что Шандаровский познакомил Барченко с "числовым механизмом" древней науки и с так называемой Универсальной Схемой, с помощью которой якобы можно установить местоположение центров "доисторической культуры". В дальнейшем между ними установились тесные отношения, а после того как последний поселился в дамском общежитии, стал регулярно навещать его там.
Не менее важным было и знакомство Барченко с восточными учителями; некоторые из них, по его словам, "лично побывали в Шамбале". Именно они и стали для него главным источником сведений о тантрической системе Дюнхор (Калачакра-тантре). Среди учителей Барченко был тибетец Нага Навен, являвшийся наместником Западного Тибета (провинция Нгари) и приехавший в Россию втайне от Лхасы для ведения переговоров с советским правительством. Навен сообщил Барченко ряд сведений о Шамбале как о хранилище опыта доисторической культуры и центре "Великого Братства Азии, объединявшего теснейшим образом связанные между собой мистические течения Азии".
В то время как Барченко мирно беседовал с тибетским сановником в дацанском общежитии на окраине Петрограда, в Москве полным ходом шла подготовка к отправке в Тибет группы советских эмиссаров. Поэтому Чичерин благоразумно уклонился от встречи с Нага Навеном, и последний спустя некоторое время уехал из России в Китай.
Еще одним "эмиссаром Шамбалы" в России являлся Хаян Хирва. Член ЦК Монгольской народной партии, он занимал в Монголии ответственный пост начальника Государственной внутренней охраны (монгольский аналог ОГПУ). По слухам, Хаян Хирва, узнав от дацанских лам о том, что он "разрабатывает систему Дюнхор", явился на квартиру Кондиайнов в Петрограде. О себе заявил, что хотя сам не является авторитетом в этой системе, но имеет о ней конкретное представление. Впоследствии он неоднократно встречался с Барченко в Москве и там же связался с Нага Навеном, что указывает на определенный интерес монгольского чекиста к этим двоим.
Встреча Барченко с еще одним учителем - костромским крестьянином Михаилом Кругловым - произошла весной 1924 года. Круглов вместе с несколькими членами одной из сект "искателей Беловодья" пришел пешком в Москву, где и познакомился с Барченко в одной из ночлежек (во время поездок в столицу Барченко останавливался не в гостиницах, а в ночлежных домах, поскольку там можно было встретить очень интересных людей).
В конце XIX века исследователи Центральной Азии столкнулись с еще одной удивительной легендой - о Беловодском царстве, или Беловодье, стране справедливости и истинного благочестия.
Находясь в 1877 году на берегах "блуждающего" озера Лоб-нор, севернее реки Тарим в Западном Китае (Синьцзянь), знаменитый русский путешественник Николай Пржевальский записал рассказ местных жителей том, как в эти места в конце 1850-х годов пришла партия алтайских староверов числом более сотни человек. Староверы разыскивали Беловодскую "землю обетованную". Большая часть пришельцев, не удовлетворившись условиями жизни на новом месте, двинулась затем дальше на юг, за хребет Алтынтаг, где и устроила свое поселение. Но и те, и другие в конце концов вернулись на родину, на Алтай.
Рассказ об этом хождении искателей Беловодья, записанный со слов одного из его участников Зырянова, вместе с приложенной к нему маршрутной картой всего путешествия, был впоследствии опубликован в "Записках Русского географического общества".
Беловодье - еще одна загадка центральноазиатской истории. Современные исследователи считают, что это "не определенное географическое название, а поэтический образ вольной земли, образное воплощение мечты о ней". Поэтому не случайно эту "счастливую крестьянскую страну" русские староверы искали на огромном пространстве - от Алтая до Японии и Тихоокеанских островов и от Монголии до Индии и Афганистана.
Во второй половине XVIII века название Беловодье носили два поселения в Бухтарминской и Уймонской долинах юго-восточного Алтая. Сюда не доходила власть "начальства" и попов - гонителей староверов, не принявших церковной реформы патриарха Никона. Эта "нейтральная земля" между Российской и Китайской империями была включена в 1791 году в состав России. Именно тогда, как утверждает Чистов, и возникла легенда о Беловодье. Ее появление тесным образом связано с деятельностью секты "бегунов", которая является непримиримым ответвлением старообрядчества.
Первые сведения о поисках староверами заповедной страны относятся к 1825-1826 годам, а во второй половине XIX столетия (1850-1880 гг.) хождения в Беловодье приобретают массовый характер. Для нас, однако, наибольший интерес представляют сообщения о центральноазиатских маршрутах искателей Беловодья (Монголия - Западный Китай - Тибет). Сходство между христианским и буддийским преданиями впоследствии послужило поводом некоторым авторам говорить об их едином "корне". Крайне любопытен также другой факт - побывавшие в Индии и Тибете искатели Беловодья принесли оттуда в Россию какие-то элементы восточных учений, которые впоследствии были усвоены и переработаны некоторыми русскими мистическими сектами старообрядческого толка.
В письме бурятскому ученому Гомбожабу Цыбикову Барченко рассказывал о своей встрече с "искателями Беловодья" так:
"Эти люди значительно старше меня по возрасту и, насколько я могу оценить, более меня компетентны в самой универсальной науке и в оценке современного международного положения. Выйдя из Костромских лесов в форме простых юродивых (нищих), якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и отыскали меня, служившего тогда (в 1923- 24 г.) в качестве научного сотрудника Главнауки.
Посланный от этих людей под видом сумасшедшего произносил на площадях проповеди, которых никто не понимал, и привлекал внимание людей странным костюмом и идеограммами, которые он с собой носил".
Михаила Круглова, рассказывает далее Барченко, несколько раз арестовывали - "сажали в ГПУ, в сумасшедшие дома". Однако, убедившись, что его "безумие" вполне безвредно, отпускали на свободу.
В этом же письме Цыбикову Барченко часто использует две из кругловских идеограмм. В одной из них легко угадывается написанное искаженным тибетским курсивом слово "Дюнхор", за которым следует мистический треугольник с точкой посередине - возможно, эта идеограмма соответствует по смыслу слову "Шамбала".
Круглов затем несколько раз приезжал к А. В. Барченко в Ленинград. Вот как вспоминала об этом супруга Кондиайна:
"Явился к нам как-то пешком из Костромской обл(асти) мужик, Круглов Михаил Трофимыч. Неизвестно как он прослышал про Ал. Вас-а. Принес он целую кучу совершенно необычных изделий из дерева, обклеенных цветной бумагой, разными геом(етрическими) фигурами, знаками и надписями. Там была шестигранная корона, которую Михаил Трофимович надевал, в руку брал скипетр и всякие другие атрибуты, был у него и небольшой гробик.
Говорил он скороговоркой стихами, которые тут же слагал. Он жил у нас раза два недели по две и был совершенно нормальный. Бывал он в Москве в психиатрической б(ольни)це. Своим бормотанием и дерзкими выходками перед врачами и аудиторией студентов, где его демонстрировали как умалишенного, он очень ловко имитировал больного. А был он самый нормальный человек, только что говорил часто стихами. Один древний старик в Костроме научил его изготовлять эти свои изделия, а быть может, он их у него похитил. Вид у вещей был старый. И велел-де ему старец носить эти вещи и показывать людям и всегда ходить пешком.
В психиатрическую б(ольни)цу он приходил, как на постоялый двор. Его там всегда охотно принимали…"
Надеюсь, вы еще не забыли о главной теме нашего разговора? В ряду учителей Александра Барченко представлены все основные типажи, которые мы встречаем в эзотерических кругах на протяжении всей истории оккультизма. Оккультист-ученый Петр Шандаровский, политик-мистик Нага Навен, чекист-эзотерик Хаян Хирва и сумасшедший шаман-медиатор Михаил Круглов. Фактически к этим фигурантам можно свести любого исторического персонажа, о которых идет речь в этой книге. Различаются только имена и декорации - суть остается той же самой. И это весьма неприглядная суть, если вспомнить, к чему приводят попытки объединить интересы этих людей в некую государственную программу. Александр Барченко предпринял такую попытку, но она, к счастью для всех нас, не имела успеха.
***
Под воздействием рассказов Шандаровского о "Едином трудовом содружестве", организованном Георгием Гурджиевым, Александр Барченко решает создать тайное общество с оккультным уклоном под названием "Единое трудовое братство" (ЕТБ), главная цель которого - коллективное изучение древней науки и установление контактов с тайными центрами исчезнувших цивилизаций.
Барченко, Кондиайн и Шандаровский учредили тайное общество под названием "Единое трудовое братство" (ЕТБ). Общество возглавил сам Александр Барченко, он же написал и устав для новой организации.
Впоследствии Барченко так будет рассказывать о задачах своего эзотерического общества:
"Проповедь непротивления, христианского смирения, помощь человеку в нужде, не входя в обсуждение причин нужды, овладение одним из ремесел, работа в направлении морального саморазвития и воспитание созерцательного метода мышления - в этом я видел ближайшие функции ЕТБ, ориентирующегося на мистический центр Шамбалу и призванного вооружить опытом Древней Науки современное общество".
О структуре ЕТБ мы знаем, главным образом, из показаний самого Александра Барченко. Во главе организации находился Совет, состоявший из "отцов-основателей". Все члены Братства подразделялись на две степени - братьев и учеников. Для достижения степени брата требовалось выполнение ряда условий - "отказ от собственности, нравственное усовершенствование и достижение внутренней собранности и гармоничности". Барченко, впрочем, считал, что сам он до столь высокого уровня еще не поднялся.
Никакой обрядности в Братстве не существовало, в том числе и ритуалов посвящения. В то же время у ЕТБ имелась своя собственная символика. Символом брата служила "красная роза с лепестком белой лилии и крестом", означавшая "полную гармоничность". Знак Розы и Креста явно позаимствован у розенкрейцеров, а лилия, по утверждению Барченко, - из позднесредневековых трактатов "Мадафана" ("Золотой век восстановления") и "Универсальная сила музыки" Атанасиуса Кирхера. Символ ученика - "шестигранная фигура со знаком ритма, окрашенная в черные и белые цвета" (также взятая у Кирхера). Смысл этого символа состоял в том. что ученик должен следить "за ритмичностью своих поступков". По уставу эти знаки следовало носить "на перстне, розетке или булавке, а также иметь на окне своего жилища" - "для отыскания других посвященных в знание". Кроме того, Барченко имел личную печать, "составленную из символических знаков Солнца, Луны, Чаши и шестиугольника".
Кто входил в ЕТБ? В поздних следственных протоколах НКВД приводятся различные списки членов Братства. Сам Барченко во время одного из допросов назвал следующие фамилии: Нилус (сотрудник Академии наук), Алтухов (физик), Элеонора Кондиайн, Маркова-Шишелова, Струтинская, Королев, Шишелов (в то время оба обучались на монгольском отделении Петроградского института живых восточных языков), Николай Троньон (сов. служащий), Шандаровский. Любопытно, что в этом списке нет ни жены Барченко Наталии, ни Александра Кондиайна, ни знакомых из ЧК - Владимирова, Рикса, Отто, Шварца (не включая эту четверку в число членов ЕТБ, Барченко тем не менее называл их "покровителями Братства", хорошо осведомленными о его деятельности). Впрочем, к началу 1924 года ни один из этих "покровителей" уже не служил в ЧК. Александр Кондиайн в своих показаниях добавляет к этому списку еще несколько фамилий: Борсук, Кашкадамов, Васильев, Лопач, Лазарева, Поварнин (психолог), Никитин.
Но можно ли считать всех этих людей членами ЕТБ? Ведь следователи НКВД, без сомнения, стремились расширить "масонскую организацию" Барченко путем включения в нее как можно большего числа лиц.
В конце 1923 года Александр Барченко поселился на квартире у супругов Кондиайнов в доме на углу улицы Красных Зорь (Каменноостровский проспект) и Малой Посадской (дом 9/2). В этой добровольной "коммуналке", ставшей штаб-квартирой ЕТБ, происходило много интересного. Сюда, чтобы встретиться с Барченко, приходили именитые ученые Бехтерев и Кашкадамов, его восточные "учителя" Хаян Хирва и Нага Навен, патронировавшие Братство бывшие чекисты во главе с Константином Владимировым.
Свидетельствует Элеонора Кондиайн:
"Мы жили одной семьей или, вернее, коммуной. У нас все было общее. Мы, женщины, дежурили по хозяйству по очереди по неделе. За столом часто разбирали поведение того или другого, его ошибки, дурные поступки. Вначале мне трудно было к этому привыкнуть, но, привыкнув, поняла, как это хорошо, какое получаешь облегчение, когда перед дружеским коллективом сознаешься в своем проступке…"
Кондиайн также упоминает об экспериментах Барченко:
"Делали мы и опыты по передаче коллективной мысли. Один раз мы произвели спиритический сеанс, устроили цепь вокруг легкого деревянного столика. Он (стол) сначала стукнул ножкой, потом поднялся, т(ак) ч(то) мы все вынуждены были встать и поднять руки до уровня головы. А. В. разомкнул цепь, и стол упал на пол на свои ножки".
Сеанс этот был устроен Барченко, чтобы показать, что в спиритизме нет никакой мистики. Будучи "убежденным материалистом", он объяснял спиритические явления тем, что при сцеплении рук образуется замкнутая электромагнитная цепь.
Что же касается ответов на вопросы, якобы получаемых из потустороннего мира, то их, по убеждению Барченко, дают не духи умерших людей, а подсознание самих участвующих в спиритическом сеансе. Концентрируя свое внимание на каком-то одном предмете, люди усыпляют сознание и тем самым пробуждают подсознание.
Здесь же, в квартире Кондиайнов, Барченко оборудовал специальную лабораторию по образцу той, в которой он в 1911 году ставил опыты с N-лучами.
***
К концу 1924 года в жизни Александра Барченко наметился перелом.
Во время одного из визитов к нему бывших чекистов под предводительством Константина Владимирова ученый рассказал им о своем намерении посвятить в древнюю науку советских вождей и обратился за помощью - попросил свести его с кем-либо "из близко стоящих людей к руководству ВКП(б) и Советского правительства". "Покровители" откликнулись на его просьбу с готовностью. Дальнейшие события развивались приблизительно так. Барченко написал письмо главе ОГПУ и председателю ВСНХ Феликсу Дзержинскому, в котором рассказал о себе и о своей работе. Это письмо Владимиров отвез в Москву на Лубянку. Через несколько дней в Ленинград приехал заведующий секретно-политическим отделом ОГПУ Яков Агранов, который встретился с Барченко на одной из чекистских конспиративных квартир.
Агранов с интересом отнесся и к самому Барченко, и к его идеям. Впрочем, Владимирову этого показалось мало, и для того, чтобы форсировать ситуацию, он попросил Барченко написать еще одно письмо, но теперь уже на коллегию ОГПУ - еженедельное собрание начальников всех отделов. В декабре 1924 года ученый был вызван в столицу для доклада о своих научных открытиях на коллегии ОГПУ.
"Вернувшись через несколько дней в Ленинград, - вспоминал Барченко, - Владимиров сообщил мне, что дела наши идут успешно, что мне следует выехать в Москву, для того чтобы изложить наш проект руководящим работникам ОГПУ. В Москве Владимиров снова свел меня с Аграновым, которого мы посетили у него на квартире, находившейся, как я помню, на одной из улиц, расположенной вблизи зданий ОГПУ. Точного адреса я в памяти не сохранил. При этой встрече Агранов сказал мне, что мое сообщение о замкнутом научном коллективе предполагается поставить на заседание коллегии ОГПУ. Мое это предложение, об установлении контактов с носителями тайн Шамбалы на Востоке, имеет шансы быть принятым, и в дальнейшем мне, по-видимому, придется держать в этом отношении деловую связь с членом коллегии ОГПУ Бокием. В тот же или на другой день Владимиров свозил меня к Бокию, который затем поставил мой доклад на коллегию ОГПУ. Заседание коллегии состоялось поздно ночью. Все были сильно утомлены, слушали меня невнимательно. Торопились поскорее кончить с вопросами. В результате при поддержке Бокия и Агранова нам удалось добиться в общем-то благоприятного решения о том, чтобы поручить Бокию ознакомиться детально с содержанием моего проекта и, если из него действительно можно извлечь какую-либо пользу, сделать это".
Так в нашей истории появляется новый персонаж - Глеб Бокий. И с этого же момента начинается жизнь секретной лаборатории нейроэнергетики и ее целевое финансирование спецотделом при ОГПУ, длившееся 12 лет - вплоть до мая 1937 года.
***
Руководитель спецотдела при ОГПУ Глеб Иванович Бокий родился в 1879 году в городе Тифлисе (Тбилиси) в семье интеллигентов из старинного дворянского рода. Его предок Федор Бокий-Печихвостский, владимирский подкоморий (третейский судья) в Литве, упоминается в переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским. Прадедом Глеба Бокия был известный русский математик Михаил Васильевич ретроградский. Отец Глеба Бокия - Иван Дмитриевич - действительный статский советник, ученый и преподаватель, автор учебника "Основания химии", по которому училось не одно поколение гимназистов. Старший брат и сестра Глеба пошли по стопам отца. Борис Бокий окончил Петербургский горный институт, стал квалифицированным инженером, потом преподавал в том же институте. Он считается одним из основоположников отечественного горного дела. Сестра Наталья выбрала специальность историка, она не один год преподавала в Сорбонне.
Казалось бы, такая же блестящая карьера ожидает и юного Глеба. И действительно, поначалу Глеб ведет себя соответствующим образом. В 1896 году, после окончания реального училища, он, вслед за своим старшим братом, поступает в Горный кадетский корпус имени императрицы Екатерины II в Петербурге (то есть в Горный институт). Но уже в следующем году он становится членом петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Именно участие в делах этого революционного общества определило выбор жизненного пути Глеба Бокия.
Справедливости ради следует сказать, что настоящим революционером Глеб стал все-таки с подачи своего добропорядочного брата. В 1898 году Борис пригласил его и сестру принять участие в демонстрации студентов. Произошло столкновение с полицией, все трое были арестованы. Глеба к тому же еще и избили. Их освободили по ходатайству отца, но его больное сердце не выдержало позора, и спустя несколько дней отец скончался.
Потрясенные этим горем, братья приняли диаметрально противоположные решения. Если Борис, считая себя виновником смерти отца, совсем отошел от политики, то Глеб, наоборот, окончательно встал на стезю профессионального революционера.
С 1900 года он - член Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). В 1902 году был сослан в Восточную Сибирь за подготовку демонстрации. В 1904-м Бокий введен в состав Петербургского комитета РСДРП как организатор объединенного комитета социал-демократической фракции высших учебных заведений. В апреле 1905-го арестован по делу "Группы вооруженного восстания РСДРП". Амнистирован по Октябрьскому манифесту, но в 1906 году вновь арестован по делу "Сорока четырех" (Петербургского комитета и боевых дружин). Всего большевик Бокий 12 раз подвергался арестам, провел полтора года в одиночной камере, два с половиной года - в сибирской ссылке, от побоев в тюрьме он получил травматический туберкулез. Но каждый раз, оказавшись на свободе, он вновь включался в революционную борьбу. На протяжении 20 лет (с 1897 по 1917 годы) Бокий являлся одним из руководителей петербургского большевистского подполья.
Кроме всего прочего, у Глеба было интересное хобби: он увлекался всякого рода тайными восточными учениями, мистикой и историей оккультизма. Его наставником в области эзотерических поисков стал Павел Васильевич Мокиевский - врач, теософ и гипнотизер. Известный столичной публике в качестве заведующего отделом философии научно-публицистического журнала "Русское богатство", он был членом Мартинистской ложи.
В 1906 году полиция в очередной раз арестовала студента Горного института Глеба Бокия, создавшего под прикрытием бесплатной столовой для учащихся института большевистскую явку. Мокиевский внес за него залог в 3000 рублей, после чего молодого революционера выпустили на свободу.
Период с 1914 по 1915 годы оказался для подпольщиков особенно трудным. Правительство усилило репрессивные меры по отношению к революционным организациям. С целью избавить свою работу от участившихся провалов петроградские большевики организовали так называемую "группу 1915 года при ЦК", куда вошли самые надежные, много раз проверенные люди, в том числе Глеб Бокий. Ужесточалась партийная дисциплина, самые серьезные требования предъявлялись к соблюдению конспирации. Именно тогда впервые проявились те способности Бокия, благодаря которым впоследствии он стал руководителем спецотдела при ВЧК-ОГПУ-НКВД. Старая большевичка, член партии с 1915 года Алексеева, вспоминая о работе в подполье того времени, писала:
"Конспирация в большевистском подполье, которое подвергалось особенно беспощадным расправам со стороны царских властей, действительно была суровой и сложной и потому не всегда легко давалась людям, особенно новичкам, не искушенным в борьбе. Нарушение правил конспирации могло нанести тяжелый удар по всей подпольной организации, поэтому и новичкам в соблюдении этих правил никаких скидок не делалось.
При аресте Глеба Ивановича забирали и его по виду самые обычные ученические тетради, исписанные математическими формулами, а на самом деле - записями о подпольных делах, зашифрованными математическим шифром. Шифр этот являлся изобретением Глеба Ивановича, и ключ к нему был известен только ему одному. Лучшие шифровальщики, какими только располагала царская охранка, ломали головы над этими "формулами", подозревая в них шифр. Однако раскусить этот орешек они так и не смогли.
"Сознайтесь, - говорил Глебу Ивановичу следователь, - это шифр?" А Глеб Иванович невозмутимо отвечал: "Если шифр, то расшифруйте". С досадой следователь возвращал ему эти загадочные тетради".
В декабре 1916 года Бокий вошел в состав Русского бюро ЦК РСДРП. А сразу после падения самодержавия он возглавил отдел сношений с провинцией.
В октябре 1917 года Бокий - член петербургского военно-революционного комитета, один из руководителей вооруженного восстания.
В феврале-марте 1918 года, в период наступления немецких войск, Бокий становится членом Комитета революционной обороны Петрограда. С марта он - заместитель председателя петроградской ЧК, а после убийства Моисея Урицкого - председатель. Затем Бокий возглавлял Особые отделы Восточного и Туркестанского фронтов, был членом Турккомиссии ВЦИК и СНК РСФСР и полномочным представителем ВЧК.
Однако вскоре Бокию была поручена совершенно новая работа. Дело в том, что сразу после прихода к власти большевистское правительство столкнулось с проблемой сохранения тайны при передаче оперативных сообщений. Советское государство и его армия не имели надежной системы шифров. Вот как охарактеризовал ситуацию нарком иностранных дел Чичерин в своем письме Ленину от 20 августа 1920 года:
"Иностранные правительства имеют более сложные шифры, чем употребляемые нами. Если ключ мы постоянно меняем, то сама система известна многим царским чиновникам и военным, в настоящее время находящимся в стане белогвардейцев за границей. Расшифровывание наших шифровок я считаю поэтому вполне допустимым".
Поэтому 5 мая 1921 года постановлением Малого Совнаркома создается советская криптографическая служба в виде специального отдела при ВЧК. Начальником новой структуры и одновременно членом коллегии ВЧК был назначен Глеб Бокий.
В течение 1920-х-30-х годов органы государственной безопасности неоднократно реорганизовывались, меняли свою структуру и название. Соответственно менялось и название отдела:
- с 5 мая 1921 г. по 6 февраля 1922 г. - 8-й спецотдел при ВЧК;
- с 6 февраля 1922 г. по 2 ноября 1923 г. - спецотдел при ГПУ;
- со 2 ноября 1923 г. по 10 июля 1934 г. - спецотдел при ОГПУ;
- с 10 июля 1934 г. по 25 декабря 1936 г. - спецотдел при ГУГБ НКВД СССР;
- с 25 декабря 1936 г. по 9 июня 1938 г. - 9-й отдел при ГУГБ НКВД СССР (49).
Однако, несмотря на все реорганизации, в отличие от других подразделений спецотдел был при ВЧК-ОГПУ, то есть пользовался автономией. Это выражалось в том, что он сообщал информацию и адресовал ее непосредственно в Политбюро, ЧК, правительство самостоятельно, а не через руководство ведомства, при котором отдел находился.
Размещался отдел не только на Малой Лубянке, но и в здании на Кузнецком мосту, дом 21, в помещении Народного комиссариата иностранных дел, где занимал два верхних этажа. Официальными его задачами являлись масштабная радио- и радиотехническая разведка, дешифровка телеграмм, разработка шифров, радиоперехват, пеленгация и выявление вражеских шпионских передатчиков на территории СССР. Пеленгаторная сеть камуфлировалась на крышах многих государственных учреждений, и таким образом осуществлялось слежение за радиоэфиром Москвы. В сфере внимания спецотдела находились не только автономные неофициальные передатчики, но и передающие устройства посольств и иностранных миссий. В них устанавливалась подслушивающая аппаратура и отслеживались телефонные разговоры. Отделу непосредственно подчинялись и все шифроотделы посольств и представительств СССР за рубежом.
В начале 1920-х годов отдел включал шесть, а позднее - семь отделений. Однако собственно криптографические задачи решали только три из них: 2-е, 3-е и 4-е.
Так, сотрудники 2-го отделения спецотдела занимались теоретической разработкой вопросов криптографии, выработкой шифров и кодов для ВЧК-ОГПУ и всех других учреждений страны. Его начальником был Тихомиров.
Перед 3-м отделением стояла задача "ведения шифрработы и руководства этой работой в ВЧК". Состояло оно вначале всего из трех человек, руководил отделением старый большевик, бывший латышский стрелок Федор Эйхманс, одновременно являвшийся заместителем начальника спецотдела. Эйхманс организовывал шифрсвязь с заграничными представительствами СССР, направлял, координировал их работу.
Сотрудники 4-го отделения, а их было восемь человек, занимались "открытием иностранных и антисоветских шифров и кодов и дешифровкой документов". Начальником этого отделения был некто Гусев, который одновременно выполнял обязанности помощника начальника спецотдела.
Перед остальными отделениями спецотдела стояли такие задачи:
1-е отделение - "наблюдение за всеми государственными учреждениями, партийными и общественными организациями по сохранению государственной тайны";
5-е отделение - "перехват шифровок иностранных государств; радиоконтроль и выявление нелегальных и шпионских радиоустановок;
подготовка радиоразведчиков";
6-е отделение - "изготовление конспиративных документов";
7-е отделение - "химическое исследование документов и веществ, разработка рецептов; экспертиза почерков, фотографирование документов".
Специфика работы учреждения коренным образом отличалась от всего того, что делалось в ОГПУ, а потому требовала привлечения в аппарат людей, обладающих уникальными навыками. Это прежде всего относилось к криптографам, чье ремесло - разгадывание шифров и ребусов.
Свидетельствует писатель Лев Разгон, зять Бокия, а в 1930-е годы - сотрудник спецотдела:
"Бокий подбирал людей самых разных и самых странных. Как он подбирал криптографов? Это ведь способность, данная от Бога. Он специально искал таких людей. Была у него странная пожилая дама, которая время от времени появлялась в отделе. Я также помню старого сотрудника охранки, статского советника (в чине полковника), который еще в Петербурге, сидя на Шпалерной, расшифровал тайную переписку Ленина. В отделе работал и изобретатель-химик Евгений Гопиус. В го время самым трудным в шифровальном деле считалось уничтожение шифровальных книг. Это были толстые фолианты, и нужно было сделать так, чтобы в случае провала или других непредвиденных обстоятельств подобные документы не достались врагу. Например, морские шифровальные книги имели свинцовый переплет, и в момент опасности военный радист должен был бросить их за борт. Но что было делать тем, кто находился вдали от океана и не мог оперативно уничтожить опасный документ? Гопиус же придумал специальную бумагу, и стоило только поднести к ней в ответственный момент горящую папиросу, как толстая шифровальная книга превращалась через секунду в горку пепла.
Да, Бокий был очень самостоятельный и информированный человек, хотя он и не занимался тем, чем занималась иноразведка. К работе других отделов ОГПУ он относился с пренебрежением и называл их сотрудников "липачами".
Личный состав отделений спецотдела проходил по гласному и негласному штату. К негласному штату относились криптографы и переводчики, для которых были установлены должности "эксперт" и "переводчик". Работники же отделений, непосредственно не связанные с криптографической работой (секретари, курьеры, машинистки), представляли гласный состав. К 1933 году в спецотделе по штату числилось 100 человек, по секретному штату - еще 89.
Были в структуре спецотдела и подразделения, информация о которых считалась особо секретной. В частности, была создана группа из ученых самых разных специальностей. Все они формально находились в подчинении заведующего лабораторией спецотдела Евгения Гопиуса, который формально возглавлял 7-е отделение и числился заместителем Бокия по научной работе.
Круг вопросов, изучавшихся подразделениями, работавшими на лабораторию Гопиуса, был необычайно широк: от изобретений всевозможных приспособлений, связанных с радиошпионажем, до исследования солнечной активности, земного магнетизма и проведения различных научных экспедиций. Здесь изучалось все, имеющее хотя бы оттенок аномального или таинственного. Все - от оккультных наук до "летающих тарелок".
***
В декабре 1924 года, когда Александр Барченко приезжал в Москву для доклада о своих работах на коллегии ОГПУ, он произвел на начальника спецотдела сильное впечатление.
Будучи человеком умным и достаточно информированным, Глеб Бокий был прекрасно осведомлен о положении дел в стране и понимал, что репрессии ВЧК-ОГПУ, начатые против "социально чуждых элементов", раньше или позже затронут самих чекистов. С какого-то момента Бокия стали одолевать сомнения, и, когда зимой 1924 года после доклада на коллегии Барченко и Бокий разговорились, ученый сказал фразу, изменившую жизнь обоих собеседников:
"…контакт с Шамбалой способен вывести человечество из кровавого тупика безумия, той ожесточенной борьбы, в которой оно безнадежно тонет".
Еще больше ученый удивил начальника спецотдела, сообщив, что ему известно о дружбе Глеба Ивановича с доктором Мокиевским.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что несколько дней спустя на конспиративной квартире, указанной Бокием, в обстановке строгой секретности собрались люди, близкие лично ему, - Москвин, Кострикин, Стомоняков, - для того чтобы создать московский центр "Единого трудового братства".
Собрание началась с монолога Александра Барченко. Он был взволнован, и это волнение быстро передалось присутствовавшим. Впоследствии, давая показания следователю НКВД, Барченко будет описывать свою тогдашнюю позицию следующим образом:
"По мере поступательного движения революции возникали картины крушения всех общечеловеческих ценностей, картины ожесточенного физического истребления людей. Передо мной возникали вопросы - как, почему, в силу чего обездоленные труженики превратились в "зверино-ревущую" толпу, массами уничтожающую работников мысли, проводников "общечеловеческих идеалов", как изменить острую вражду между простонародьем и "работниками мысли"? Как разрешить все эти противоречия? Признание диктатуры пролетариата как пути разрешения социальных противоречий не отвечало моему мировоззрению. Даже в академической среде нэп, оценка нэпа муссировалась как провал, отступление, бегство большевиков от своих позиций. Для меня еще больше усугублялся вопрос: стало быть, все кровавые жертвы революции оказались впустую, впереди еще большие кровавые жертвы новых революций и еще большее одичание человечества. К этому времени у меня оформилось представление, что "кровавый кошмар современности" есть результат молодости исторического опыта русской революции, который вместе с возникновением и развитием марксизма насчитывает каких-нибудь семнадцать лет, а где же пути и средства бескровного решения возникающих вопросов? …
В своей мистической самонадеянности я полагал, что ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти, этом конспиративном очаге, где сохраняются остатки знаний и опыта того общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное.
А поскольку это так, необходимо выяснить пути в Шамбалу и установить с нею связь. Главным для этого могли бы быть люди, свободные от привязанности к вещам, собственности, личного обогащения, свободными от эгоизма, то есть достигшие высокого нравственного совершенства. Стало быть, надо было определить платформу, на которой люди разных мировоззрений могли бы заглушить свои временные социальные противоречия и подняться до понимания важности вопроса. Отсюда основными положениями ЕТБ являются - отрицание классовой борьбы в обществе, открытый доступ в организацию лиц без различия их классовой, политической и религиозной принадлежности, …то есть признание права для контрреволюционных элементов участвовать в организации, признание иерархии и уважение религиозных культов".
В лице сотрудников спецотдела при ВЧК-ОГПУ Барченко нашел тех, кто мог помочь ему осуществить давнюю мечту - снарядить экспедицию в Шамбалу. Надежды, которые возлагал Барченко на этих людей, вполне оправдались. Весной и летом 1925 года весь спецотдел волновала одна проблема - организация экспедиции в Шамбалу.
***
Начальник спецотдела при ВЧК-ОГПУ, главный шифровальщик страны и член тайного общества "Единое трудовое братство" Глеб Бокий видел мир как огромную информационную систему, из которой посредством манипуляций с человеческой психикой возможно черпать самую тайную и интимную информацию. Цель, которую ставил Бокий перед лабораторией нейроэнергетики, имела прикладное значение - научиться телепатически читать мысли противника или "снимать" информацию с мозга посредством взгляда.
Бокия покорила достаточно примитивная, но по тем временам неожиданная идея Александра Барченко о мозге как абсолютном подобии радиоаппарата. Только этим, как утверждал ученый, можно объяснить такие явления, как гипноз, телепатия, коллективное внушение, коллективные галлюцинации. И именно такой способностью мозга уже тысячелетия пользуются маги, медиумы, а сегодня - и спириты. А поскольку факт существования N-лучей считался доказанным, должны быть проведены серьезные лабораторные исследования их свойств.
Официально Александр Барченко числился сотрудником научно-технического отделения Всесоюзного совета народного хозяйства (напомню, что во главе ВСНХ стоял в те годы всесильный Феликс Дзержинский), якобы занимаясь исследованиями гелиодинамики и лекарственными растениями. Круг вопросов, связанных конкретно с деятельностью Барченко и интересовавших шефа спецотдела Бокия, постепенно расширялся и уже касался не только возможности применения телепатии для получения секретных сведений, но и информации о структуре и идеологии различных оккультных организаций.
Свои лабораторные опыты Барченко совмещает с должностью эксперта Бокия по психологии и парапсихологии. В частности, Александром Васильевичем разрабатывается методика выявления лиц, склонных к криптографической работе и к расшифровке кодов. Ученый выступает и консультантом при обследовании всевозможных знахарей, шаманов, медиумов и гипнотизеров, которых в конце 20-х годов активно использует в своей работе спецотдел. Для проверки этих деятелей одно из подразделений службы Бокия оборудовало "черную комнату" в здании ОГПУ по Фуркасовскому переулку, дом N1.
Методика Барченко применялась и в особенно сложных случаях дешифровки вражеских сообщений. В таких ситуациях даже проводились спиритические сеансы.
Интересовал их и шаманизм. В конце 1920-х годов в рамках научных программ спецотдела и опытов, проводившихся Барченко, из Горно-Алтайского краеведческого музея были изъяты отдельные предметы шаманского ритуала по "Особому списку ОГПУ". Любопытно, что изъятие проводилось целенаправленно и не затрагивало всю коллекцию ритуальных предметов.
Вскоре начальник спецотдела поручил Барченко проведение во вверенном ему подразделении лекций по оккультизму. Как правило, лекции проходили в доме N2 по Большой Лубянке. К этому заданию ученый отнесся со всей серьезностью и снабжал свои выступления многочисленными чертежами и диаграммами. Люди в униформе, сидевшие в кабинете, подробно конспектировали лекции. Среди слушателей Барченко были практически все руководители других подразделений спецотдела.
Иногда эти лекции проходили в более приватной обстановке, вне стен ОГПУ. Тогда к постоянным слушателям присоединялись: член ЦК партии товарищ Москвин и заместитель народного комиссара Иностранных дел Борис Стомоняков, курировавший в своем ведомстве направление Синьцзян-Тибет.
Среди других поручений, которые давал начальник спецотдела Александру Барченко, была, например, задача подготовки большой операции по привлечению на сторону Советской власти различных оккультных организаций. Еще с 1921 года в кулуарах Коминтерна муссировалась идея создания еще одного Интернационала, который объединил бы на базе борьбы с колониализмом все мистические конспиративные общества Азии и Африки. Барченко составил проект воззвания советской власти к мистическим сектам и объединениям, включавшим послания к хасидам, суфийским и дервишским орденам Саади, Накшбенди, Халиди, к тибетским и монгольским ламам. Но особые надежды возлагались на мусульманскую секту исмаилитов и ее лидера Ага-хана.
Ага-хан был одной из наиболее влиятельных фигур во Всеиндийской лиге мусульман, и привлечение его на сторону СССР могло иметь большие перспективы в борьбе с Англией. Однако переговоры с ним закончились безрезультатно.