3.
Паровозное депо эвакуировали в последнюю очередь. Фронт был совсем рядом, вагонов не хватало, и партийным руководством было принято решение семьи рабочих не вывозить. Части НКВД, обеспечивавшие порядок на железной дороге, строго следили, чтобы не было посторонних, и Василию оставалось только радоваться, что он устроил на работу в своё депо семнадцатилетнего сына Бориса. Парень закончил десять классов, но сдать выпускные экзамены ему не позволила война, наложившая свою когтистую лапу на будущее миллионов таких, как он, юнцов.
Антонина, узнав о том, что их оставляют под немцем, хотела идти пешком на восток с младшими детьми, но муж запретил:
- Не видишь, что творится на дорогах? Детей погубишь и сама не дойдёшь. Да и идти некуда, у нас вся родня здесь, в Донбассе, а в чужом краю неизвестных и задержать могут, и ограбить, и… что угодно. Сколько диверсантов в прифронтовой полосе промышляют! Примут тебя за шпионку - и упекут в лагерь. Разбираться сейчас некогда. Нет, оставайся лучше дома.
Женщина отвернулась и заплакала беззвучно, чтобы не пугать дочь, у которой тоже глаза были на мокром месте. Только маленький Валентин, не понимая драматизма ситуации, как ни в чём ни бывало, играл со своими любимыми игрушками. Борис так же, как и отец, чувствовал себя виновным в том, что оставляет родных без защиты на растерзание ненавистному врагу.
- Ничего, - сказал, вздохнув, Василий, - немцы тоже люди, а мы вернёмся, им нас не одолеть!
Мужчины взяли заранее собранные вещмешки, присели на дорожку и ушли в сгущавшийся вечерний сумрак. Эшелон отправлялся ночью.
4.
Фашисты заняли город перед Новым Годом. Но долго ещё ненавистным оккупантам не давали покоя вылазки партизан и закрепившийся на восточной окраине города полк НКВД, державший под контролем железную дорогу и прикрывавший отступление наших войск. К концу зимы сопротивление было окончательно сломлено, и голодная весна 1942-го года накрыла своим безмолвием тех, кто не смог или не захотел уйти на восток.
Фашистский флаг, развевавшийся над комендатурой, отпугивал многих, но нашлись нелюди, которые пошли работать в полицию. Полицаи, как их называли, были вооружены, носили на рукаве повязку с ненавистной свастикой и получали продуктовый паёк. Они составили поимённый список жителей, оставшихся в городе, и в комендатуре каждому выдали аусвайс - документ, заменяющий паспорт. Листовками, в которых разъяснялась суть нового немецкого порядка, был оклеен весь город. Постепенно люди стали привыкать и подчиняться новой власти. Коммунистов и евреев расстреляли сразу, без разговоров, а остальных даже кормили иногда, выдавая похлёбку, за которой с утра выстраивалась длинная очередь голодных брошенных на произвол судьбы людей.
Но бесплатный сыр – известно, где бывает. Однажды полицаи прошли по домам, собирая всю молодёжь на какие-то важные работы, затеянные комендантом. Неявка каралась расстрелом, и Антонина, чувствуя неладное, со слезами проводила Татьяну к комендатуре. Там молодых построили, врач отбраковал больных и увечных, а остальных погрузили в вагоны и отправили в Германию. Всё случилось быстро, по-деловому и как-то даже буднично. Матери не успели опомниться, и Тоня, предупреждённая соседкой, прибежала на вокзал, когда несколько товарных вагонов, под завязку набитых молодёжью, отправляли на станцию формирования. Всё было оцеплено, и ей так и не удалось увидеть свою любимую единственную красавицу-дочь.
Захлопнулись перед глазами широкие двери товарных вагонов, и поезд тронулся, увозя несчастных юношей, девушек и совсем ещё зелёную молодёжь к новой жизни – жизни угнанных в плен невольников. В вагоне оказалось несколько Таниных подруг, которые, как овцы, сгрудились вместе в одном углу, чтобы было не так страшно. Ехали несколько суток. Места было мало. Поэтому спали сидя, по очереди, а иногда, не дождавшись своего часа, проваливались в полудрёму прямо на ногах, прислонившись к стенке и раскачиваясь из стороны в сторону в такт умиротворяющему перестуку вагонных колёс. На больших станциях кормили какой-то жидкой баландой, которая мгновенно исчезала в желудках изголодавшихся пленников. Но насыщения от такой пищи не наступало - есть хотелось ещё больше. К концу путешествия страх и отчаяние, поселившиеся в робкой душе Татьяны, сменились тупостью и безразличием. Казалось, что ей теперь всё равно, куда их везут в этой зловонной от испражнений бочке, зачем и почему. Хотелось только, чтобы поскорее кончилось это издевательство над их молодыми неокрепшими телами и душами. Лишь бы хоть куда-нибудь приехать, всё равно куда...