Всякое бывало, но я жене не изменил! Сколько у меня девчат, женщин было в подчинении! Ни черта! Я ей сказал, раз тебя Бог мне послал и назначил, значит, так тому и быть. Вот поэтому, когда она умирала в больнице, я пришёл, а там женщина, соседка, говорит: она всё кричала перед смертью, тебя звала. Бредила сквозь болезнь, рак это паскудный, это же ужасные муки, рвалась ко мне, через боль, себя забывала, кричала. Пока дыханье не ослабло. Под утро затихла только. Рак не сердце – жамануло, и всё! Это великое терпение боли. И всё звала, звала. Меня – звала.
– Мужчине худо, он кричит «мама, мама», а жена мужа зовёт. Вот оно как.
– Одно время она мне потом часто снилась. Как в кинофильме, идут кадры чёрные, белые, вперемежку. Мельтешит, мельтешит, да вдруг один – стоп. Как в сон явится ко мне – я в церкву бегом. Свечку затеплю в ладошках. Свечка тонкая, воск, гнётся между тёплых пальцев. Поставлю за упокой перед распятием. А сейчас что-то тихо совсем. Не беспокоит.
– Характер у неё был цельный, но я с ней ладил. Шесть лет вместе прожили, и потом много лет, а только хорошее в памяти.
– Обязательная была. Но добрый был характер. Скажет чего-то сделать, сперва резко, да не со зла, а я сразу не спроворю – она молча, без скандальства, берётся делать. Тут уж меня самого стыд жмёт, я начинаю это дело доделывать. И дневник вела. Скрупулёзно, каждый день. Потаённо. Я и узнал не сразу про это. Толстая тетрадь. Другой раз накатит на меня такая тоска тяжёлая, дышать трудно – открою. Читаю, представляю всё себе, до слёз даже цепляет. Сам-то уж многое забыл, и как будто заново всё и времени ещё много впереди. И она живая, вот она.
– Интересно было бы почитать. Так ты однолюб? Так присох к жене, что больше и никого.
– Вот что из головы нейдёт, часто вспоминаю. Это молодой совсем ещё, а уже в отряде был. В деревню пришли. Деревня на бугре раскинулась. Как они картошку умудрялись сеять на склоне? Не знаю. Две подруги, Шура и Лёля, стопили нам баню. Мы вдвоём. Я и Володя. Двое других караулят, пока мы моемся, нас охраняют. И после мытья мы легли спать. Этот лёг с другой девчонкой. А я с Лёлей. Кроватей всего две. Ночь летняя короткая, на один вздох-прижмур. И я, по-видимому, во сне, руку так на неё положил. Она руку мою отодвинула. Я проснулся и лежал до утра. Ни в одном глазу сна не было. Затаился от волнения. Больше её трогать не стал. Может, поговорить бы надо было, да война. И вот после войны я вспомнил о ней, но времени не было, а так бы я поехал и забрал её, эту Лёлю. Такое сильное впечатление оставила. И красивая была, и моложе меня. Интересная, смуглявая, глаза чёрные, как у молдаванки. Сестра у неё совсем другая. Брат был. После освобождения в армию пошёл, воевал, вернулся старшим лейтенантом. Хороший. А не было времени к ней съездить. Надо же приехать, погулять, поговорить. Сразу же, в то время, а жизнь не позволяла. Надо было срочно жениться, комнату получать. А жена меня любила… любила. И я её любил и берёг до самой смерти, как ребёнка. Сколько я с ней занимался!
– Значит, получается, самое главное, чтобы любовь к старости расцвела? Не когда молодые, глупые и кровь горячая бурлит. Искренними надо быть, не скрытничать друг от друга, не кривить душой.
– Любовь – это временное поглупление. Что-то другое приходит на смену, но без любви жизнь невозможна!
– Мы к ней пришли в больницу за сутки до смерти. Страшно худая, одни глаза, и мука такая в них. Поговорили. Она улыбнулась нам. Попрощались. Обнялись. Лёгкая, невесомая, косточки одни под руками. Кажется, подними и оставь, и не упадёт, будет парить. Хоть плачь. Убийственное ощущение. Думал, сердце разорвётся. Идём по коридору, Жена мне говорит, с улыбкой – маме лучше после операции. А утром звоним – умерла.
– Страшная болезнь. Тяжёлая смерть была. Изматывает человека, крадётся незаметно, подлюка, пожирает изнутри.
– Метастазы.
– Другие любовь найти не могут, но нет, не то! А тут, вроде как нечаянно, и на всю жизнь. И на войне везло.
– Чистый человек, незамутнённый. А меня она к жизни возвращала после Чернобыля. Первое время тошнило сильно. Поем, рвота. Иду – упал. То формула крови не шла, то поджелудочная – дважды в год отлёживался по две недели. Ну, ты помнишь. Потом гепатит как из воздуха нагрянул. Все фильтры в организме покорёжены. И она мне травки варила. Года два так надо мной трудилась. Говорит, от мамы ей передалось это умение.
– Вроде и вспомнили грустное, а я скажу, судьбой своей доволен. Если б я один, беспомощный был, а так сам за собой ухаживаю, готовлю. И вот уже не нравится, когда дома у меня кто-то. Даже эта, Астриса. Я бы так начал что-то делать, нет, приходит, покормить её надо, то да сё. Включаю ей телевизор и иду заниматься своими делами. А ей не нравится, иди, посиди, говорит. Посиди на стуле рядом. Удовольствие! А я его смотреть не могу. Надоел без пользы.