— Все будет хорошо, Сашко, — обняла его Женя. — Вот поверьте. У меня есть интуиция…
— А-а! Теперь все понятно! — кивнул Виталий на большой портрет, висевший над столом. — Борода Фиделя Кастро не дает тебе спать? Или, может, ты на Кубу собрался?
— А что же, — уклончиво ответил Сашко. — Угроза интервенции штука реальная. И если бы набирали туда добровольцев…
— Тогда эта антипарикмахерская линия имеет оправдание, — похлопал его по плечу Виталий. — Надо только добиться, чтобы акулам империализма стало известно о твоей бороде.
— Ничего, — ответил серьезно Сашко, — их охлаждает еще кое-что. А в случае чего и борода пригодится… Значит, говоришь, двое? И Жорка согласился? Долго ты их агитировал?
— Я?! — Виталий улыбнулся Жене. — Это было решено за какие-нибудь две минуты! Как только я сказал, что в бригаду Сыромолотного…
— Представляю! — не поверил Сашко. — Ну да ладно. Сделаем что-нибудь. Ты подумай: за эти дни Величко даже не заглянул к нам. Десятой дорогой обходит свою бригаду.
— Черт с ним, не пропадете, — сказал Виталий.
— Да уж теперь-то не пропадем. — Сашко благодарно посмотрел на Виталия. Но все-таки ему было досадно: ведь был когда-то убежден, что сумеет перевоспитать своего бригадира.
— Сколько мы с ним переговорили за последний месяц! — вслух подумал Сашко и, вспомнив о зря потраченном времени, даже головой крутнул. — Ничего ему, этому Величко, понимаешь, не надо на свете, лишь бы сверху быть. Так я и не докопался до основной причины: откуда у Романа эта болезненная любовь к своей персоне? Читаешь о таких типах в книжке, так непременно что-нибудь в биографии неладно. Или родители сволочи, или сам еще при капитализме тех микробов набрался. А у Ромки какая биография? Такая же, как у нас. После Отечественной войны бриться начал.
— Ну, ты, например, до сих пор не бритый, — уколол Виталий.
— Нет, я серьезно, — оживился Сашко. — Познакомился я с его матерью…
— Даже до этого дошли твои исследования?
— А как же! Раз перевоспитанием решил заняться, значит, надо и с фронта и с тыла. Потолковали с нею по душам. На швейной фабрике работала всю жизнь. Вдова. Муж был майором. На Курской дуге погиб во время контратаки… Две взрослые дочки. Одна замужем, в Конотопе живет, другая в Ленинграде, художница. Обе пишут матери, уважают ее… Какие могут быть здесь «пятна прошлого»? Или, может, это свинство от каких-то далеких предков переходит с генами?.. И в школе — мать хвалилась — хоть куда был паренек. Показывала разные грамоты, фото. Везде Ромка на первом плане: то комсомольскую конференцию приветствует, то на собрании дружины какой-то доклад делает…
— А может, тут и зародились микробы? — сказал Виталий. — Может, его к первому месту еще в школе приучили, а теперь и минутки не усидит на втором?
— Кто его знает, — погладил свою щетину Сашко. — Хорошо вашему Роганю. Он как почувствует, что свихнулся хлопец, сразу же свой рецепт выдвигает: «Переварим в рабочем котле». А этот, видишь, сколько лет в котле, а еще до сих пор по-своему варится…
— Заявление на квартиру подал? — обвел глазами Виталий полутемную комнату с сырыми пятнами на потолке. — Тебе, по-моему, должны в первую очередь…
— Чуть не забыл! — перебил Сашко. — Я ведь сегодня у Подорожного заседал. Тебя тоже вызывали, да не нашли. Директор подписал приказ о молодежном жилищном комбинате. Весной начинаем. И тебе нагрузочку дали. За что-то ты там важное отвечаешь… Вот тебе и «хутора»! Погорят «хутора», не выдержат нашей конкуренции… И статью твою вспоминали. Говорят, что это после нее наш директор…
— А хотя бы и не после, — сказал Виталий, — лишь бы комбинат строился. Ну, Сашко, считай себя новоселом.
— Мы с Олеськой и здесь побыли бы еще. А теперь… — Сашко запнулся. — Ему в таких условиях никак нельзя. — И посмотрел на Женю с надеждой: — У меня, знаете, тоже интуиция появилась… Почему-то верю, что все у Олеськи обойдется хорошо.
VII
Когда Виталий с Женей пришли домой, все, кроме Стасика, уже пообедали. Стасик ел в кухне за маленьким столом. Женя и Виталий устроились тут же, чтобы не беспокоить отца и мать, отдыхавших в большой комнате.
— Сегодня, кажется, диктанты возвращали? — спросила Женя у Стасика.
— Угу.
— Что у тебя?
— А сколько ты хочешь?
— Я серьезно спрашиваю.
— Дай поесть… привязалась.
Женя расстегнула портфель, валявшийся в углу, и достала тетрадку с диктантом, под которым красовалась двойка, неумело переделанная на четверку.
— Так я и думала.