— Не знаю. Не видела, — процедила сквозь зубы обиженная Аллочка.
— Мы пришли… Мы с Аллой хотели, — начал Дима, облизав сухие губы, — чтоб ты, Виталий, и ты, Женя, пришли к нам на небольшой банкет. Будут в основном свои… в «Кристалле».
— Еще до сих пор свадьбу справляете? — удивилась Женя. Она уже не чувствовала обиды, что Дима не тоскует по ней.
— Нет, — блеснула стекляшками очков Аллочка. — Совсем по другому поводу. Димку премировали месячной зарплатой.
— За что-нибудь «турбинное»? — опросил Виталий.
— Ага, — сказал Дима и покраснел. — Конечно, не я один получил… Творческая группа конструкторов. Это за пройденный этап…
— На сколько же киловатт теперь замахнуться думаете?
— На триста тысяч. Не меньше.
— Фантастика!
— А я помню, — вмешалась в беседу тетя Лиза, — стояла у нас в Слобожанске одна знаменитая турбина, когда еще нэп был. «Турчанкой» ее называли. С какого-то потопленного турецкого парохода ее отвинтили и поставили на электрическую станцию. Так она целый день только чихала, а как вечер — мигнет раз, мигнет другой, и сидим во тьме кромешной. О ней даже песню куплетисты пели.
И тетя Лиза пропела частушку:
— Наверно, плохие у нее киловатты были?..
— Плохие, тетя Лиза, плохие! — засмеялся Виталий. — У Диминых турбин куда лучше.
— Так мы вас ждем? — спросила Аллочка.
— Приложим все усилия, — ответил дипломатично Виталий. — Если не будет на заводе какого-нибудь собрания.
— Наверно, надо их было чем-нибудь угостить, — сказал Виталий, когда гости ушли. — Каким-нибудь вином…
— Или чаем хотя бы, — вздохнула Женя. — Так у нас ведь к чаю ничего, кроме хлеба… Боже мой, хоть бы быстрее все это кончилось!
«Это» будет тянуться до тех пор, — подумал Виталий, — пока уважаемый тесть не стащит с меня последние штаны». Но не решился сказать вслух. В самом-то деле! Захар продал свое новое кожаное пальто. Зоя отдала все деньги, что копила на швейную машину. Живут впроголодь. Но все молчат и покорно слушают застольные проповеди Крамаренко о семейном благополучии.
А Стасик? Что получится из этого Стасика? Отец тайком от всех дает ему деньги, и тот ходит на какие-то подозрительные вечеринки, подчищает двойки в дневнике, и все это прячут от Катерины Марковны под гуманным девизом: ей нельзя волноваться!
В соседней комнате плакала Зоя. Вчера на ее имя пришло письмо. Его написал один завсегдатай ресторанов, эффектно одетый молодой человек, который уже несколько раз предлагал ей пойти в кино, но она не хотела и слушать об этом. Он не поверил, что Зоя замужняя и имеет ребенка, да еще ждет второго. Влюбленному она казалась семнадцатилетней девушкой. Он разыскал ее адрес и высказал свои чувства в письме. Почтальон принес письмо, когда дома был один Стасик. Тот с искусством, почерпнутым в приключенческих книжках, распечатал его над огнем спички, прочитал, ухмыльнулся и положил письмо Зое под подушку.
В тот вечер (раньше этого не бывало) Захар ударил Зою по лицу. Она так испугалась, так оскорбилась, что даже не заплакала.
Чем она виновата, что кому-то взбрело в голову посылать ей любовные письма? На нее все засматриваются, разве запретишь? Ходит, например, к ним в ресторан один артист из Русского драматического театра. Известный в городе человек, все время его по телевизору показывают. Он как выпьет, так и начинает Зое всякие глупости говорить: «Вы сплошное противоречие. Ваши губы зовут, а глаза отвергают». Никого она не отвергает, не зовет, а просто у нее улыбка такая, что каждый принимает на свой счет.
А профессор, старик, песок из него сыплется, и тот недавно отколол комплимент, что-то насчет волос, будто они сжигают сердца, как адский огонь. Ну и чудак, волосы-то у Зои крашеные! Она еще в восьмом классе сделалась рыжей, чтобы на отца быть похожей. Теперь у них в семье половина на половину: мама, Женя и Захар — темноволосые, а отец, Стасик и она — рыжие.
И всегда она Захару все рассказывала — об артисте, о профессоре, обо всех комплиментах, и никогда он не ревновал: верил. Откуда же у него вдруг…
— За что? За что? — повторяла шепотом и оглядывалась, не услышала ли мать и нет ли поблизости Валерика.
— Крутишь? Записочки под подушку прячешь? — тоже шепотом прошипел Захар.
— Да я же ее впервые вижу, эту проклятую пачкотню…