— Иди ты… знаешь куда? — сказал Крамаренко. Сейчас он уже почему-то был твердо уверен, что Волобуев и Богданчик сговорились и «раздевали» его сообща. «Ворюги, подонки, жулье, есть на вас все же управа», — мысленно говорил он со злостью и от всей души хотел дожить до того дня, когда и Волобуев сядет на скамью подсудимых.
— Расписку ты, между прочим, возьми, — услышал он, как сквозь сон, и машинально взял из рук Волобуева какую-то бумажку, сунул в карман. Молча, не прощаясь, вылез из машины и так трахнул дверцей, что Волобуев отшатнулся.
«Волга» плавно тронулась с места и вскоре скрылась за молодой сосновой посадкой, унося с собой запах духов и легкую музыку.
Крамаренко сел на кучу бумажных мешков из-под цемента и закурил. «Другой бы плясал» — вспомнил он слова Волобуева. Будто бы и верно: такую беду пронесло.
И он представил себе полный народу зал; любопытные, а то и презрительные глаза устремлены на скамью подсудимых, где сидит Богданчик с компанией. Бледный сидит, не хорохорится, не пытается острить, как в обкоме, когда возомнил, что опять выскочит сухим из воды, выползет на подкупах, на подачках, на хитрости. Дудки. Не выполз. Пошел ко дну. И его, Крамаренко, за собой потащил.
А собственно, почему и его? Он подал вовремя рапорт. Эту спасительную бумажку подшили к делу как доказательство его юридической невиновности. И через несколько дней Богданчик услышит не имеющий отношения к Крамаренко угрожающий голос: «Суд идет, прошу встать!»
Почему же в ушах у Крамаренко все время гудят эти слова? Гудят и гудят, как ветер в телефонной трубке, когда позвонили, что на стройке авария и в больнице умирает сторож. Ему не было и сорока лет. С финской войны инвалид. Интересно, остались после него дети? Вдову-то он видел. Помог ей кое-чем. Еще и благодарила…
«Не суди́м», — так, что ли, пишется в анкете? Да. Не судим. Можно так и в дальнейшем писать. Интересно, сколько их таких, несудимых? Разве сразу опознаешь! Ходят на работу, ненавидя эту работу, говорят не то, что думают, делают не то, что говорят. Как и он.
А судей сколько у них? Тоже не сразу заметишь: не все ведь такие, как Борька. Есть и незаметные, вроде Захара. Ничего в них особенного, не рассуждают о высоких материях, работают, другой раз ворчат, что не хватает им до получки зарплаты, что не достали чего-то в магазине, вроде бы нечего таких бояться.
А попробуй скажи такому Захару всю правду о себе, даже не всю, а то, что он Борису сказал, станет и он для Крамаренко судьей. И Женя. И Катря. И Виталий. Ого! Этот еще похлеще Бориса… Сколько же их, этих судей?!
Прошли практиканты из строительного техникума, уважительно поздоровались. Для них он авторитет, строитель с многолетним стажем. А чем для него был тот стаж? Чем были годы нелегкой работы: жилыми домами, школами-интернатами, больницами? Они были для него только тучами цементной пыли, бесплодным ожиданием какой-то вымышленной им «чистой» работы. Но не радостью, нет. А почему? Почему?
Крамаренко бросил окурок в бочку с зеленой водой и выругался. Его душила бессильная злость. Если бы он мог хотя бы в душе считать себя жертвой обмана, и то было бы легче. Но цель, которую он преследовал, теперь представлялась такой унизительно мелкой, что он стыдился даже перед самим собой выставлять ее как оправдание.
«Дома нет и не будет, — повторял он про себя, может быть, в сотый раз, — а ведь как они все из-за него натерпелись!»
Но даже сейчас Крамаренко думал о детях, не столько жалея их, сколько рисуя в воображении мрачную картину: над ним будут смеяться, его будут презирать за обман. А Катря? Какими глазами она будет смотреть на него! А Борис? Вот уж будет злорадствовать. И Виталий, этот желторотый искатель правды, вместе с Борисом.
Крамаренко растравлял себя картиной неминуемого позора, угрызения совести в его душе росли, переходили в страх. Он ждал суда.
IV
На станции Сортировочная грузили первую партию моторов для Вьетнама. На высокой платформе играл самодеятельный духовой оркестр. Дирижировал Гурий Гурьевич, заводской ветеран, ровесник и друг Роганя. На платформе стояли директор, главный конструктор, секретарь парткома Михейко, Подорожный. Здесь же был товарищ Ву Кан, который приехал из Ханоя принимать моторы.
Редактор многотиражки попросил Женю написать небольшой очерк об этом событии. Она стояла с фотоаппаратом через плечо и с блокнотом в руках.