Женины заметки уже несколько раз печатались в заводской газете. Большей частью они были о читательских конференциях и о творчестве литкружковцев. А о таком она еще не писала.
«Предвечернее апрельское солнце горело на трубах оркестрантов…» — родилась было в голове первая строчка будущего очерка. Но записать Женя не отважилась. Как-то трафаретно, банально… Кошкин точно так же начал бы свои стихи: с солнца и с труб. А если бы шел дождь? Она решила: «Буду смотреть, а запишу только самые яркие факты». Однако никаких особенных фактов не было. Ву Кан о чем-то беседовал с главным конструктором по-французски, Михейко что-то доказывал Подорожному, и видно было, что он сердится. Директор завода курил и внимательно слушал оркестр.
Женя заметила девушку в черном комбинезоне, которая, мурлыча под нос песенку, ходила с кистью и ведерком между ящиками. Там, где еще не было надписи, девушка выводила, кистью «Ханой» латинскими буквами. Женя попросила девушку не вертеться и сфотографировала ее.
Потом Женя «щелкнула» момент, когда кран опускал ящик с мотором на платформу, и подошла к товарищу Ву Кану.
— Газет?! — понимающе кивнул головой Ву Кан. Обнял за плечи конструктора и сказал, сверкнув зубами: — Да здравствует друшба!
«Наверно, придется обо всем, что здесь было, рассказать Виталию. Пусть подскажет, как все это описать». И Женя спрятала блокнот в карман.
— О-о! Храсивый… Храсота… Харош! — восхищенно воскликнул Ву Кан, глядя на небо.
Женя тоже подняла голову. Десятка два разноцветных парашютов покачивались, словно яркие цветы на волнах, медленно приземляясь к далекой полосе зеленого поля.
— Вы, девушка, от областной газеты? — спросил Подорожный у Жени, когда она отошла от Ву Кана.
— Нет, я от нашей.
— От заводской? — удивился он. — Я вас что-то раньше не видел…
— Скоро год, как я работаю в заводской библиотеке, и тоже вас там ни разу не видела.
— У меня личная библиотека, — сказал Подорожный, немного смутившись, — да и времени нет… А что же вы записываете?
— Просто редактор меня попросил…
— А-а! Внешкор? — сказал Подорожный. — Сейчас внештатные корреспонденты актуальная вещь. Попробуйте с таким штатом, как в нашей многотиражке, охватить жизнь завода.
Когда эшелон с моторами тронулся, Подорожный опять обратился к Жене:
— Ты очень спешишь (узнав, что она «своя», заводская, он перешел на «ты»), прости, не знаю фамилии…
— Крамаренко, — ответила Женя. И добавила: — Евгения Омеляновна.
— Ну так вот, Омеляновна, — он взял ее под руку, — поехали в клуб общежития. Там у нас сегодня диспут. Не вредно бы и о нем написать заметочку. Афишу видела?
Только сейчас Женя вспомнила, что утром в библиотеку принесли какую-то афишу, она хотела ее повесить, но так и оставила, не развернув, на шкафу. «Что это за диспут?» Женя наизусть знала календарные планы обоих клубов — и центрального заводского и общежития, но никаких диспутов на этот месяц там не было. Неужели речь идет о диспуте, к которому готовился Виталий? Его ведь отложили как будто. Не мог же Виталий скрыть от нее, что выступает сегодня!
— Скажите, — спросила Женя Подорожного, — это, случайно, не о чертах нового?..
— Точно! — подтвердил Подорожный. — Во-первых, о чертах, а во-вторых, совершенно случайно. Откладывали мы это мероприятие, тянули, пока горком комсомола не стукнул нас по голове. Вот я и сварганил это дело экспромтом. Теперь волнуюсь: докладчик-то еще вчера не был готов…
— Как не готов? Докладчик ведь, кажется, Письменный? — спросила Женя и пожалела об этом: ей не хотелось, чтоб именно сейчас, во время разговора о диспуте, Подорожный узнал, что Виталий ее муж.
Но Подорожный только спросил:
— Ах, так ты в курсе дела? Да. Готовили мы на это дело Письменного. Представил толковые тезисы. Но пришлось воздержаться. — Женя замерла. — Понимаешь, — замялся Подорожный, — хороший парень… известный человек на заводе, но влопался в грязную историю, запутался в семейном быту. Дом себе какой-то начал строить, чудак. А сам против этого выступал. Неудобно. Вот мы и решили…
Он еще что-то говорил, кажется, о том, как трудно «раскачать» молодежь на серьезные «мероприятия», о своей перегруженности (ни минуты не остается для личной жизни), но Женя почти ничего не слышала. «Грязная история…» «Запутался в быту…» Словно кто-то ударил ее по лицу, так она чувствовала себя после этих оскорбительных слов.
Они уже садились в служебный автобус, а Женя еще не решила, ехать ей на диспут или не стоит.
— Значит, не видела афишу? — огорчился Подорожный, усаживаясь возле Жени на заднем сиденье. — А жаль! Афишка — будьте здоровы. Это моя идея была, чтобы ее в типографии Фрунзе отгрохали. Получилась как картинка: в два цвета, с орнаментом, не хуже, чем на украинской декаде в Москве.