— Да, друзья мои, — распинался Величко, — я воочию убедился, что курица может съесть человека, а сладкая клубника — отравить. Я сам на днях видел, как одна наша табельщица, продавая на рынке цыплят, до одурения торговалась с нашим же мастером. А один рабочий нашего завода, молодой человек, неплохой производственник, на том же рынке сбывал клубнику по сумасшедшей цене.
— Кто это? Назовите фамилии! — раздались голоса.
— Давай фамилии! — зашумел зал.
— У нас диспут, а не собрание, — ответил Величко, — и фамилии тут ни при чем. А, впрочем, одну назову: речь идет о товарище Сливе.
— Безобразие! Стыдно! — закричали из зала. — Как таких в комсомоле держат!
— Разве только они запутались в быту? — сказал примирительно Величко. — В свое время и я в какой-то мере поддерживал эту строительную индивидуальщину. Да и не только я ошибался. У нас есть товарищи, которые, если верить их статьям, уже одной ногой в коммунизме стояли, а потом оказалось, что они сами потихонечку обзаводятся частным хозяйством.
— Фамилию назови! — заорал Слива из первого ряда. Величко молчал.
— Тогда я назову! — крикнул Слива. — Об одних говорят, а других замалчивают? Неправильно!
— Брось! — оборвал Сливу Величко. — В конце концов, это дело совести Письменного…
По залу пополз шумок. Многие оборачивались, ища глазами Виталия.
«Сволочь, — чуть не крикнул Виталий, — провокатор!» Теперь он не сомневался, что Величко даже здесь на диспуте сводит с ним счеты. Он поднялся с места и, уже стоя на лестнице, слышал, как Величко приветствовал Жору и Михаила за их «гагановский поступок» и на высокой ноте сообщил, что обращается с просьбой к начальнику своего цеха вернуть его с автоматической линии в родную бригаду, где он будет работать рядовым токарем. А роль бригадира не для него.
И снова — в награду — бурная овация зала, одобрительная улыбка Михейко, сияющее лицо Подорожного.
«А ведь все эти эффекты шиты белыми нитками, — никак не мог успокоиться Виталий, — план у Величко хоть и прост, а хитер: ставка на звонкую фразу, на имитацию искренности. Получается, что он, не жалея себя, выставил перед народом все свои недостатки. А как это выглядит по существу? Взять хотя бы его последнее сенсационное сообщение… Сбежал из бригады, которую сам развалил, а теперь в ореоле героя идет туда рядовым, свалив всю ответственность на плечи Сыромолотного».
Виталий шел по сумеречной улице, освещенной неярким закатом. Никогда он еще не чувствовал такой душевной усталости. Он не сел в трамвай, шел и даже не думал ни о чем. Не заметил, как добрел до сада Шевченко, очутился в конце боковой аллеи. Отсюда каскады террас спадали к Базарной улице. Он и Женя любили это место. Частенько приходили под вечер любоваться панорамой города. Отсюда были видны все его юго-западные окраины: и Зеленая гора и привокзальный район.
Виталий просидел на скамейке, пока совсем не стемнело. Потом подошел к балюстраде, долго смотрел, как вспыхивают далекие огни, похожие на те, что манили их с Женей в море. Как тогда хорошо было им вдвоем!
Тысячи светлых пятен — чужие окна. И за каждым жизнь. Таинственная личная жизнь, отгороженная от постороннего глаза. Несколько часов назад все эти люди были понятны Виталию, делали с ним одно к думали одно, собранные воедино, могучие своим единством. И вдруг разошлись, исчезли с глаз. Смотрят на Виталия множеством светлых окон. О чем они сейчас думают, спорят, мечтают? Какие у них сомнения, надежды и радости? Сколько среди них единомышленников Виталия, сколько волобуевых, величек?
Светлые окна молчали.
Может, сейчас кто-нибудь смотрит на окна Крамаренко и не знает, что за ними задыхается больная Женина мать, прячет жуликоватые глаза Стасик, подсчитывают трудовые рубли Зоя и Захар, чтобы их завтра куда-то «пристроил» велеречивый «глава семьи»… Может, люди, встретив Крамаренко на улице — озабоченного, утомленного, думают: «Вот после трудового дня человек спешит к своей семье». Заглянув в окно, видят на стене фото, где сняты Крамаренко с Валеркой, и говорят: «Как щедро отблагодарила жизнь этого человека на склоне лет за его заботы о детях и внуках!»
Виталий представил себе тестя. Роль главы дома, не обремененного обязанностями, по вкусу Крамаренко. С тех пор как он запутался со строительством дома, болтливость служит ему ширмой. Всем читает мораль, всех подбадривает ханжескими сентенциями.