Ему стало необыкновенно легко, и он бросил вызывающий взгляд на молчащие светлые окна. Но они уже не были загадочными: они откровенно улыбались ему.
VI
— Женя, к тебе.
Она отложила книгу. Рядом с Виталием стоял незнакомый молодой человек в роговых очках.
— Пожалуйста, садитесь.
— Спасибо… Я на минуту. Вам письмо… Просили ответ.
Разорвала конверт. На конверте не было ни адреса, ни штемпеля.
«Дорогая, родная Женюрка! Передаю это через нашего друга, молодого биохимика… Вот теперь можно обо всем написать тебе. Собственно, пишу я, но и Борис активно участвует в послании. Он наконец со мной в санатории, в чудесном месте, где прекрасный лес, река и замечательный воздух. Наконец все хорошо. (Тьфу, тьфу! Было — и не спрашивай!)
Перед тем как мы «исчезли», Борис во время очень ответственного опыта допустил непростительную неосторожность. Безусловно, это было преступление с его стороны, нарушение элементарных правил безопасности. Но трудно его винить. Такая была ситуация: упущенное мгновение могло свести на нет долгие месяцы напряженной работы. Мы все время о вас думаем. Я не хотела писать, пока не выяснится с его состоянием здоровья… Да и не писалось. Почти не ела и не спала и вообще все эти два с половиной месяца была как сумасшедшая. Профессор говорит, что Борька родился в сорочке, что на первый раз пронесло и ему скоро позволят работать. Но пока еще слаб, так что я сейчас буду писать под его диктовку».
«Дорогая сестренка! — прочитала Женя с трудом: буквы прыгали перед глазами. — Мне еще трудно не только писать, но и диктовать. А поэтому сразу о главном. Я виноват перед тобой, перед всеми. Надо было после ссоры с отцом сразу же все рассказать. Но я был сбит с толку той яростью, с которой отец обрушился на меня. А за что? За то, что я просил его не потакать проходимцам, не жертвовать совестью. Из-за чего? Из-за какого-то обещанного ему в управлении места.
И еще я думал, что он сделает так, как должен был сделать на его месте каждый честный человек: не допустит до аварии, будет стучать во все двери, пока не докажет, что ему подсунули негодный цемент.
Но он так не сделал. Уже когда я оправился после болезни, Ирма сказала, что случилась авария, что была человеческая жертва. А сколько жертв могло быть, если бы отец строил не элеватор, а так, как в прошлом году, школу-интернат? Ты ведь помнишь, тогда вселили детей в еще не достроенный дом.
Признаюсь, я был груб, он ответил мне тем же, он сказал, что не считает меня сыном. Тысячу раз я спрашивал себя после этого: «Может быть, из благодарности за то, что отец меня кормил и поил, я должен был смотреть на все его поступки сквозь пальцы?»
И тут же отвечал себе: «Нет. Отцов хлеб не защитная оболочка от правды. Благодарность нельзя прививать человеку, как слепое религиозное чувство или в директивном порядке. Никакие заслуги не могут закрыть нам глаза, заслонить фальшь и подлость».
А ведь вся моя вина заключалась в том, что я не закрывал на них глаза и сказал ему правду. Потому что любил его и желал ему только добра.
Женя, милая, разве любовь не дает нам права на искренность? Разве тот, кто замечает пятна на солнце, покушается на само солнце? А тот, кто по-ханжески врет, что не видит этих пятен, вправе считать себя ортодоксальным защитником солнца?
Чепуха! Теория безгрешности тех, кому мы обязаны чем-то, — это подлая теория. Наш отец по существу совершил преступление. Пусть не юридическое — моральное. Он формально кого-то предупреждал, но продолжал делать то, что приказало начальство. Он совершил одно из тягчайших преступлений — преступление р а в н о д у ш и я. А может быть, и еще хуже: преступление к о р ы с т о л ю б и я.
Теперь я вижу, что не имел права рассчитывать на то, что совесть отца окажется сильнее его тщеславия. Я должен был сразу куда-то бежать, кому-то сказать, кого-то предупредить… Но я не сделал этого. И не только потому, что поверил отцу. На какое-то время, захваченный работой, я усыпил себя оправданием: «Делая большие дела, человек не имеет права терять время на борьбу с малым злом».
Какая же это роковая ошибка! Разве можно обходить стороной всех этих богданчиков, которых испугался отец? Разве можно ненавидеть зло большое и обходить малое, мотивируя это тем, что его можно без труда обойти! Нет, степень зла измеряется не тем, угрожает оно нескольким людям или миллионам людей, а его п р и р о д о й. Ведь отрава всегда остается отравой и не становится нектаром оттого, что вмещается в ампулу, а не заполняет огромный баллон.