…Я сидел в Хабаровске, в ресторане аэропорта. Шеф был прав, погода на трассе испортилась, но я не торопился. Приятно было сидеть здесь, где так много народу, и все куда-нибудь едут, слушать, как ревут моторы и по радио объявляют посадки и номера рейсов, все, кроме твоего, а ты за всем этим шумом, звоном и говором стараешься расслышать маленький оркестр в центре зала.
За мой столик сели двое ребят, и один из них — у него еще был такой отличный шрам на подбородке — сразу достал маленького костяного божка, вроде тех, что я видел в музее, только теперь их делают не для «служителей культа», а для любителей экзотики, где-нибудь в Уэлене, в косторезной мастерской. Он поставил его на стол. «За то, чтобы он никогда не пьянел», — сказал он, и другой добавил: «Чтобы трезво смотрел на жизнь», — и подмигнул, и было видно, что они отлично понимают друг друга.
Они были в отпуске и теперь возвращались на Чукотку, и я не спрашивал, кем они там работают — не все ли это равно, если человек работает на Чукотке. В Москве это еще имеет значение, но не на Чукотке и не на Камчатке, и нигде на Севере и на Востоке.
Их не принимал Магадан, меня еще какой-то город, и так мы сидели, отвергнутые городами, и пиля за Чукотку. И я придумал тост: «За озеро Джека Лондона», — и повторял его про себя, как заклинание, — даже не потому, что очень хотел туда поехать, но потому, что это озеро превратилось для меня в странный символ всего, что осталось нерешенным в то лето… И тот, со шрамом, непременно хотел заказать оркестру «В нашем городе дождь»; я смотрел, как он идет между столиками, держась очень ровно, и говорит что-то скрипке, а скрипка наклонилась, вся внимание, и тогда он начинает напевать, помогая себе руками. Скрипка улыбается и разводит руками: нет, к сожалению, они еще не играют, — и парень возвращается очень довольный собой…
«За твой отпуск», — сказал один, и другой добавил: «Чтобы ты провел его так же, как мы». И они снова подмигнули друг другу, и я не стал их разуверять.
Не хотел я, чтобы они знали, что я всего лишь возвращаюсь в Москву. Не хотел я возвращаться в Москву. Приеду в Москву, будет дождь, и в метро, с небольшим чемоданом, в плаще, вид у меня будет такой, словно я возвращаюсь с дачи… Но я утешил себя тем, что скоро смогу вот так же работать на Чукотке, год, два и три без отпуска, а потом уехать на полгода на материк и, возвращаясь на Север, где-нибудь в Хабаровске заказать песенку, которой здесь еще не знают.
1963 г.
«Петушок пропел давно…»
Нехитрому этому стихотворению обучил меня дед, когда я не ходил еще в школу: «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно, попроворней одевайтесь, смотрит солнышко в окно». Причем в последнюю строчку всегда добавлял я слово «ведь», наверное, для того, чтобы получше выразить скрытую здесь причинную связь, чтобы понятнее было, почему надо попроворнее одеваться. И потом, когда начал ходить я в школу, мать будила меня по утрам, смеясь: «Вставай, ведь смотрит солнышко в окно». С тех пор так и связалось у меня: «Школа, петушок, солнышко»… А теперь, когда по утрам я иду на уроки — не учеником уже, а учителем, — нет ни солнышка, ни петушка: на улице темно, в окнах домов огни, и на небе звезды, как в полночь, с той только разницей, что Большая Медведица стоит не над головой, а у горизонта. Примерно к концу второго урока приоткроется на юге темная завеса я слабый свет просочится сквозь узкую щель на лагуну, сопки, поселок и море. Полярные сумерки.
Иногда засидишься после уроков в маленькой нашей учительской, поздно уже, в школе никого нет, а ты роешься в шкафах, ищешь нужные на завтра таблицы или планы пишешь и вдруг отвлечешься, увидишь себя со стороны и в который раз удивишься: надо же — учитель! Валентин Михайлович! Валька… «Валентин Михайлович, разрешите войти?» — «Теютина, ты всегда опаздываешь!» — «А я звонка не слышала!» «Валентин Михайлович, я к вам на русский, вы не возражаете?» — «Пожалуйста, Нина Александровна». «Валечка, — а это уже мама, — здравствуй! Ты очень подробно описываешь штормы, и сопки, и охоту на уток, но, как всегда, ни слова о вещах практических. Не замерзаешь ли ты? Есть ли у вас в поселке столовая? Дали тебе комнату или ты живешь в общежитии? Какая у тебя нагрузка, и много ли времени уходит на проверку тетрадей? Помнится, это занятие тебе не очень понравилось…»
Да, помнится… Мама тоже преподает русский язык и литературу, только намного дольше, чем я, — лет двадцать пять. Бывало, все уроки выучишь, и на улице набегаешься, и придешь, и спать ляжешь, а у нее за перегородкой настольная лампа все горит… И вот однажды — я заканчивал уже десятый — она спросила, проверяя тетради: «Хочешь помочь мне?» Куда-то я спешил по своим делам, но сел, гордясь, что она мне доверяет.