«Что делать? — отвечали обычно мне по поводу всех этих сравнений. — Население в поселке растет, необходимо его обслуживать». Но ведь, как мы уже видели, на основном-то производстве, в совхозе, количество работающих не растет, там оно сокращается, а растет население за счет приехавших работать в сферу обслуживания, так что выходит, большинство этих людей приехало обслуживать самих же себя?! Известно, что на Чукотке за годы Советской власти налажена подготовка собственных национальных кадров. Анадырское педучилище готовит учителей, Анадырский сельхозтехникум выпускает зоотехников для оленеводства, охотоведов-звероводов, бухгалтеров-экономистов. В Магаданском медицинском техникуме обучаются медработники: фельдшеры, акушеры. Из Провиденского строительного училища выходят строители, механизаторы. Чукотские учителя, врачи, работники культуры получают высшее образование в Ленинградском пединституте имени А. И. Герцена, в институтах Магадана, Хабаровска, Владивостока. Появились у чукчей и эскимосов свои писатели и поэты. Почему же в таком случае, не понимаю, надо везти с Украины, Ставрополья или из Краснодарского края, — ибо едут в основном оттуда, — почему с противоположного конца страны надо везти в маленький береговой поселок на Чукотке шофера, кочегара-истопника, продавщицу, кассиршу, дежурную по гостинице, а то и просто разнорабочего? Думается, что и на эти должности нашлись бы люди на месте. Однако пожалуйста: в том же Уэлене на комбинате коммунальных предприятий из 17 работающих — 14 приезжих, а в электротеплосети из 30 — целых 28… И такое положение не только в Уэлене. Впоследствии, когда я вернулся в Магадан, Валентин Алфеевич Ивакин, — человек, отлично знающий Чукотку, сам много лет работавший в Уэлене и затем в Лаврентия — секретарем райкома партии, а ныне заместитель начальника областного управления сельского хозяйства по кадрам, — да, когда я пришел к нему со своими уэленскими впечатлениями, Ивакин сказал, что такая же ситуация во всех поселках Чукотского района.
Ну и, казалось бы, ничего особенного, не с чего волноваться, — напротив, все естественно, и если увеличивается население во всей стране, почему бы ему не увеличиваться и в Уэлене. Пусть живут себе люди и работают… Но во-первых, для Уэлена это не естественно: численность населения в нем увеличивается не столько за счет естественного прироста, сколько за счет притока со стороны, и интенсивность этого притока со стороны никак не оправдана местными хозяйственными нуждами. Во-вторых, грубо, по-трамвайному говоря, — поселок-то не резиновый! И уэленская коса не беспредельна. Как нельзя забивать ее до бесконечности двухэтажками, так и численность населения в маленьком поселке на косе должна иметь какие-то разумные границы, — границы, диктуемые собственным, органическим развитием поселка, а не миграцией в стране рабочей силы. Тем более что для этой силы имеются и другие точки приложения, и даже если уж так хочется на Север, и именно на Чукотку, — пожалуйста: есть на Чукотке другие промышленные районы — Билибинский, Иультинский, Шмидтовский и т. д., — где очень требуются квалифицированные строители, водители, механики, электрики, где нужны работники и в сферу обслуживания… И наконец, — что, пожалуй, самое важное, — Уэлен — это поселок
национальный, чукотско-эскимосский и, если хотите, древний. Это поселок, где живут исконные морзверобои, потомки охотников, создавших две тысячи лет назад на этих берегах высокоразвитую и своеобразную культуру, сохранившуюся в каких-то чертах и до наших дней. Эта культура осталась в местных сказаниях и мифах, в национальном танце, в искусстве резьбы по моржовой кости, в некоторых деталях современного быта эскимосов и чукчей. И в этом смысле Уэлен — поселок в стране уникальный! Но скажите: если в 1959 году приезжих в Уэлене было всего 9,5 процента, в 66-м — 16, в 78-м — около 40, а еще лет через пять, судя по этим темпам, их окажется вдруг две трети или три четверти, — можно ли будет тогда называть поселок чукотско-эскимосским?.. Ибо нынешний приезжий уж не тот, что был раньше, например, в конце 20-х годов, во времена Тихона Семушкина. Тот был энтузиаст, интеллигент-подвижник, просветитель по натуре, он, прежде чем отправиться в путь, просиживал по полгода в библиотеке, выискивая все, что было написано о Чукотке, затем год добирался к месту назначения, поселялся с чукчами и эскимосами в их ярангах и землянках, своими руками строил школу, собирал в нее детей, учился говорить с ними на их языке. А теперь даже учителя, приезжающие с материка в чукотскую школу, не имеют представления ни о Чукотке, ни о ее истории, ни о культуре народов, ее населяющих, ни об особенностях мышления, восприятия, духовного склада этих людей. Чего уж тогда спрашивать с работников торговли, с совхозных специалистов?.. И хорошо, если человек, волею случая оказавшийся на Чукотке, начнет все-таки вникать во все это, интересоваться, как здесь жили раньше, как живут теперь ее коренные обитатели, пытаться проследить связь времен, постичь глубокий смысл местных обычаев, и если не проникнуть в философию маленького народа, то все равно уважить ее, как нечто самостоятельное и ценное. Но большинству «приезжих» это вовсе не любопытно, они остаются при своих, вывезенных с материка обычаях, понятиях о жизни, привносят в маленький поселок привычную им отчужденность большого города, тут же создают себе подходящую для существования «микросреду» — в Уэлене, например, в нынешний приезд я насчитал несколько таких «замкнутых кругов»: полярники, учителя, работники ТЗБ, совхозный аппарат… Ну, бывают, конечно, случаи взаимопроникновения: кто-то из учителей «принят» у полярников, кто-то из совхоза «принят» у продавцов. В самом деле, выходит: «народу полно, а поздороваться не с кем!..» По истечении срока договора и по накоплении достаточной суммы денег эти люди возвращаются на материк, и их представление о Севере ограничивается вот таким замкнутым существованием в поселке, еще склоном ближайшей сопки, куда они в хорошую погоду выбирались на пикник, да аэропортами, где они насиделись в ожидании самолетов. Да, Север не оставляет в них могучего, на всю жизнь следа, и это бы ладно, но сами-то они свой след на Севере оставляют, — вроде того пресловутого, вездеходного, который долго потом не зарастает в тундре. Конечно же, временное приезжее население, пусть и не заботясь о том, влияет на местное, и чем его, приезжего населения, больше, тем сильнее влияет. Я напоминаю: я говорю сейчас о том влиянии, которое нежелательно, о влиянии случайных, равнодушных к Северу людей. А их пока, принимая на работу, никто на предмет любви или равнодушия к Северу не экзаменует.