Ну что ж. Изрисовал Икупчейвун тетрадь по русскому, и я понимал его, загляделся Кеулин в окно, где над поселком мечутся ошалевшие от выстрелов утки, и я его понимал. Я надеялся, что и они, в свою очередь, будут платить мне тем же.
Но иногда устаешь все понимать. Проходил очередной диктант — очередные двадцать ошибок, только вчера эти правила разбирали на дополнительных! — и я ссорился с ними. Просто они не хотят учиться, — говорил я себе.
Сейчас я пришел на классное собрание именно с этой мыслью. Я даже заготовил фразу, предвкушал, как ошеломлю их словами: «Обычно говорят: вы хорошо поработали, теперь отдохните. Я скажу: вы хорошо отдохнули, теперь поработайте». И дам список упражнений.
Но на педсовете решили никаких заданий на каникулы не давать…
А потом мы никак не могли договориться насчет художественной самодеятельности к новогоднему вечеру. Петь они не хотели, читать стихи не хотели, танцевать тоже. Тогда, отпустив их и велев собраться через два часа, я сел в пустом классе и в раздражении стал писать пьесу, которую назвал «Сны в новогоднюю ночь»…
…Как всегда, к школьному вечеру убрали перегородку между двумя классами, и получился зал. Посреди зала стояла елка, сделанная нашими шефами — полярниками. Год от года они совершенствовались в ее изготовлении, и на этот раз елка получилась, по-моему, лучше настоящей. Она была сделана из манильского каната и окрашена зеленкой, с примесью какого-то синего цвета, так что это была сибирская ель.
Перед выступлением втащили на сцену парты и учительский стол, и мои артисты расселись по своим обычным местам, как в классе. Каждый играл себя: Икупчейвун — Икупчейвуна, Кеулин — Кеулина, и только Пантелеев, мой отличник с ясным взором и ясным голосом, изображал Новый год.
Я объявил наш номер. Отворилась дверь, и вошел Новый год с классным журналом в руках.
— Здравствуйте, — сказал Новый год.
Все встали, и только двое на задней парте поднялись еле-еле, как и было задумано в театрализованном представлении.
— И тут не могут себя вести, — сердито сказал директор Александр Петрович. Он был незнаком с авторским замыслом, и я испугался, как бы он не испортил мне режиссуру.
Но ребята держались молодцами. Привстав, они сразу же уселись на спинку парты. На репетиции-то они старались, вскакивали раньше всех, и мне стоило труда убедить их держаться естественно, как в жизни.
— Садитесь, — ясным голосом сказал Пантелеев. — Я Новый год.
Икупчейвун немедленно достал какую-то тетрадь и принялся рисовать.
Александр Петрович укоризненно покачал головой.
— Ой, а что вы будете у нас преподавать? — спросила Маша Пенечейвуна.
— Очнись, это же Новый, год, — сказала спокойная Кымытгивев.
— А что это за книга? Классный журнал? — не унималась Пенечейвуна.
— Это не журнал, — объяснил Новый год, — это книга, куда я записываю ваши пожелания. Дело в том, что вы можете заказать мне любой сон в эту ночь, и он обязательно сбудется. Ну, кто первый?
Новый год раскрыл журнал.
— Ну, вот хотя бы… Кеулин!
Кеулин встал и уныло — должен был уныло сказать:
— А я не готовился.
Но он сказал это, давясь от смеха. Зрители тоже засмеялись.
— Тут и не надо готовиться, это не урок. Надо просто подумать, какое свое желание ты хотел бы видеть исполненным, — терпеливо объяснил Новый год — Пантелеев.
— Я! — крикнул Икупчейвун. — Я знаю!
— Подними руку, — назидательно сказал Пантелеев.
«Как верно усвоил! Какая интонация! Ах, ему бы, ему быть учителем, а мне сидеть на задней парте».
— Итак, сон Икупчейвуна! — объявил Новый год.
Икупчейвун упал головой на парту и захрапел.
К доске вышла спокойная Кымытгивев с листами бумаги, свернутыми в трубку. Она развернула первый лист, на котором были изображены школа и Петя Икупчейвун, по обыкновению хмурый. На втором рисунке из-под крыши вился легкий дымок.
— Лицо Икупчейвуна проясняется, — комментировал Новый год.
А дым все больше и больше.
— Широкая улыбка на лице Икупчейвуна…
Из окон выбивались языки пламени. Дым столбом.
— Икупчейвун вне себя от радости…
Петя сам готовил рисунки к своему сну.
Школа исчезла в оранжевых клубах дыма, а рядом художник изобразил себя.