– …Семья – это добровольный союз любящих людей, поэтому я хочу спросить вас: является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и хорошо обдуманным?
Первым сказал Слава:
– Да.
Потом Лев:
– Да.
– Если кому-то известны обстоятельства, препятствующие данному союзу, можете сказать об этом сейчас или молчать вечно.
Я криво усмехнулся одним уголком рта: киношная фразочка, в России так не говорят.
Лев, уловив мою усмешку, поднял взгляд – от этого мне показалось, что пространство сжалось и замерло, остановив время.
Канадская система здравоохранения оказалась не очень приветлива ко Льву: сертификация медицинского образования, полученного в России, займет еще несколько лет. Он учился в резидентуре, получал за это «мизерную плату» и чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке.
«Я работаю реаниматологом двенадцать лет, а он – девять, – раздраженно рассказывал Лев о каком-то молодом преподе. – И при этом смотрит на меня так, как будто личинка врача – это я, а не он».
Слава не стремился его поддержать:
«Да с чего ему на тебя так смотреть?»
«Ну, наверное, с того, что я его ни хрена не понимаю. Но это не потому, что я дерьмовый врач, а потому что у него проблемы с дикцией. Он узкоглазый, как эти напротив».
(«Эти напротив» – это наши соседи из Китая.)
«Не узкоглазый, а азиат», – тактично поправлял Слава.
Но Лев, будто не слушая, продолжал:
«Они там почти все узкоглазые, даже преподы. Говорят как с кашей во рту. У всех свои акценты, даже у одних узкоглазых акцент не такой, как у других, а я должен как-то это понимать, должен понимать, что он мне там про амниотическую эмболию рассказывает на китайском».
«С каких пор ты стал расистом?»
«Легко тебе не быть расистом, сидишь дома и ни хрена не делаешь, пока я доказываю каким-то кретинам, что имею право называться врачом в их сраной стране».
«Я вообще-то тоже работаю», – сдержанно замечал Слава.
«Да, охренительная у тебя работа – рисовать каракули».
«Ну кто виноват, что у тебя не такая?»
«Да мне такая и не нужна. Моя самая высокооплачиваемая медицинская должность в России меня полностью устраивала. А теперь я здесь, с тобой, смешанный с нищетой, дерьмом и китайцами».
Мне стало не по себе от сквозящей агрессии в тоне Льва, и я вышел к родителям в гостиную – казалось, так я смогу проконтролировать ситуацию, хотя ничего я не мог на самом деле.
Едва я появился на пороге, Лев сказал: «Выйди, мы разговариваем».
Они стояли посреди комнаты, как соперники на ринге, и от этого вся ситуация начала выглядеть еще неприятней.
«Ты не разговариваешь, ты…»
Я хотел сказать: «Ты кричишь», но это было бы неправдой – он не кричал.
«Ты давишь».
Слава, будто бы не замечая моего появления, продолжал разговор: «Значит, это я виноват?»
Лев, повернувшись к нему, едко произнес: «А что, я по собственной воле сюда потащился?»
«Прекрасное заявление накануне свадьбы. Я думал, мы семья».
«Мне плевать, что ты думал», – неожиданно резко оборвал Лев.
«Что?»
«Ничего».
«В смысле, тебе плевать…»
Слава не договорил, его оборвал хлесткий удар по щеке. Я отшатнулся, как будто ударили меня, и, удивленно мигая, посмотрел на родителей. Слава, едва касаясь пальцами, держался за щеку, Лев, замерев, неотрывно смотрел на него, как будто сам не верил в то, что сделал.
«Прости, – выдохнул он. И, не дождавшись никакой реакции, опять: – Прости, прости, прости, я не хотел…»
Он попытался обнять Славу, но тот, отстранившись, посмотрел на меня. Вывернувшись из рук Льва, он тремя легкими шагами оказался рядом и закрыл дверь, отсекая меня от происходящего в комнате.
А теперь я стоял на сцене в «самый прекрасный день их жизни» и неотрывно смотрел на Льва, стараясь выдержать такую же холодную невозмутимость во взгляде. Буквально доля секунды, но ее хватило для немого диалога, понятного только нам: «Молчи».
«А я и не собирался ничего говорить».
Известны ли мне обстоятельства, препятствующие данному союзу? Может быть.
Но я о них ничего не сказал.
Emergency
Я сразу понял, что нравлюсь ему – Артуру, мужчине-с-головой-многогранником, к которому нельзя подходить. Заметил его цепкий взгляд еще при первом рукопожатии, тогда, у центральных ворот парка. Не знаю, это, конечно, неправильно, но, когда мне чего-то «нельзя», я всегда хочу проверить: а что будет?