Я запальчиво заговорил:
– Я удрал от них. С Артуром с вашей свадьбы. А потом он меня совратил.
Взгляд Льва остановился в углу – на белой камере с мигающим огоньком.
– Давайте дома поговорим, – попросил он.
– Подожди. – Это Слава его остановил. – Полицейский участок – самое подходящее место для таких разговоров.
– Не надо здесь обсуждать такие темы, – спокойно сказал Лев, но я видел, как он делает некоторое усилие над собой, чтобы не выдавать злость.
– Почему?
Лев, понизив голос, наклонился к Славе:
– Потому что все записывается. Сейчас ты скажешь, что он накурился с друзьями и несет бред, а дома мы обо всем поговорим и решим, что делать дальше. Вернуться всегда успеем. Хорошо?
Он был почти ласков, и я видел, что Слава колеблется. Мне почему-то становилось невесело, накатила мрачная злобливость, легкость в теле постепенно пропадала, сменяясь тяжестью.
– Мало ли какие у этой истории детали. Так и до депортации можно дообсуждаться, – негромко, но убедительно произнес Лев. – Лучше дома.
Слава сделал как велел Лев. Поулыбался полицейским, поблагодарил за бдительность, попросил прощения за мое поведение, обещал провести со мной всевозможные воспитательные беседы.
Мы вышли из участка и едва завернули за угол, как я получил звонкий подзатыльник – такой сильный, что у меня замелькали точки перед глазами.
– Ай! – Я чуть не заплакал от боли и обиды.
– Что за херня? – возмутился Слава как бы про все сразу: и про травку, и про совращение, и про подзатыльник.
Лев, игнорируя его вопрос, больно схватил меня за руку выше локтя и с силой развернул к себе лицом.
– Что ты тут устроил?
– В смысле? Это твой друг устроил!
– Да ты обкуренный в хлам! Где ты это взял вообще?
– Хватит! – оборвал его Слава. – Давайте сядем… И пусть он все расскажет сам.
Мы сели на скамейку в ближайшем сквере, и я был рад, что этот разговор происходит не дома – здесь, в общественном месте, Лев будет вести себя сдержанней. Глядя только на Славу, я рассказал ему все по порядку: как ко мне подошел Артур, как он флиртовал со мной на свадьбе, как позвал гулять, как поцеловал в губы и как потом принудил к сексу с ним. Упускал я только некоторые подробности: ну, что на определенные разговоры и предложения я выводил его намеренно и, конечно, что приврал про свой возраст.
Слава выдохнул:
– Я возвращаюсь в участок.
Он рывком поднялся со скамейки, и Лев потянулся к нему, будто хотел удержать:
– Стой! Подожди, давай договорим.
– Зачем? – Я никогда раньше не видел Славу в таком возбужденно-гневном состоянии. – Что еще ты хочешь услышать? Самое главное я услышал, мне плевать на детали. Мне плевать, что ты скорее поверишь своему дружку, чем собственному сыну.
Лев начал оправдываться:
– Это неправда.
– Вынудил нас уйти из участка, ударил моего ребенка…
– О, ну конечно, теперь это «твой» ребенок, – неестественно рассмеялся Лев. – Когда он неудобный и цапается с нами, как собака, ты вешаешь его на меня. А когда тебе выгодно, он вдруг становится только твоим.
– Выгодно? Ты слышишь, что говоришь? Речь идет о преступлении.
– Это ты меня не слышишь.
Отвернувшись от Льва, Слава обратился ко мне:
– Мики, дай, пожалуйста, свой телефон.
Я полез в рюкзак, а, пока я возился с заедающим замком, Лев говорил:
– Ты просто не понимаешь, что будет, если ты пойдешь в полицию. Они возбудят уголовное дело – сразу, даже без твоего заявления. Скорее всего, оповестят российских эмвэдэшников, и Артура задержат где-нибудь в аэропорту. Заниматься этим будет именно российская полиция, а не эти милые вежливые люди. И российской полиции будет очень интересно, что это за бедный совращенный мальчик из России, откуда он, чей он, кто его родители, как же вообще так получилось с несчастным ребенком? Представь, как им будет приятно узнать, что мальчик, который растет с геями, подвергся совращению.
– Это может случиться в любой семье, – перебил его Слава.
– Конечно, именно так в России и подумают, – усмехнулся Лев.
– Тебе не надоело бояться?
Но Лев только посмеялся над его вопросом.
– У тебя там мама осталась. Или ты так обижен, что не планируешь с ней общаться? Если все-таки планируешь, то следующим, кого они задержат в аэропорту, будешь ты. Они отберут у тебя детей, ты этого не понимаешь, что ли?
Я, сжавшись на скамейке, расплакался от осознания, что Лев его отговорит. Как все время, все эти годы, отговаривал практически от чего угодно, и тогда мой страх, мои мучения, мое распотрошенное тело – все было зря. Они опять ничего не замечали.