Другой человек купил очень, ну просто страшно дорогие часы. У богатых свои причуды. Но, как положено сверхдорогим часам, они через годик остановились. Он понес их в фирменную мастерскую. Часовщик посмотрел механизм и сказал: «Вот ведь незадача… Сломалась одна деталька, а у нас ее нет. И нигде нет. Потому что ваши часы – старого модельного ряда. Уже полгода как не выпускаются». – «Но позвольте, – вскричал этот богач с причудами, – ведь это часы на сто лет! Ведь девиз вашей фирмы – часы от деда к внуку!»
Часовщик посмотрел на него даже с некоторой жалостью.
Что общего между стёбом-приколом и рекламным враньем?
Исчезновение истины, вот что.
Куда-то она делась из нашего обихода. Истина как важнейший житейский инструмент, как постоянный измеритель вещей и поступков. А также истина как высшая нравственно-философская ценность.
Звучит ужасно напыщенно. Но, боюсь, дело обстоит именно так. На наших глазах размывается – уже совсем почти размылась – граница между истиной и ложью. Кругом одна сплошная виртуальная реальность. Никнеймы, аватары, фотошоп, цифровой монтаж и, конечно же, реклама и пиар. На этом фоне теряют смысл самые простые вопросы: «А это правда было? А ты на самом деле так думаешь?» Такие вопросы лучше не задавать, потому что ответ известен: «Так надо, старик. Не бери в голову, это я прикалываюсь».
Конечно, чрезмерная серьезность смешна и нелепа. Глупо по любому поводу устраивать шерлок-холмсовское расследование. Нелепо по любому вопросу высказывать свои глубоко выстраданные мысли.
Но боже мой, как тоскливо жить в мире, где вместо правды – политическая или экономическая целесообразность, а вместо искренних мыслей – сплошной стёб и прикол.
Наверное, надо привыкать. Но не хочется.
Перечитал и подумал: ведь скажут – прикалывается старик…
сommentarii de bello Germanico
Две старухи и дядя
Ирина Николаевна рассказывала:
– В блокаду мы остались в Ленинграде. Папа и я. Мама еще до войны умерла. Папа был искусствовед и критик, уже старый, доцент университета. А я была совсем молоденькая, поздний ребенок. Красивая была – вот, видите на фото, это я. А, то-то же! (смеется). У папы был аспирант, он пристроился при каком-то учреждении, где очень хорошо кормили. И повадился он к нам ходить. Что вы, что вы (смеется), никакого Мопассана! У папы были картины разных художников. Он приходил их на еду выменивать. Этюд Левитана – буханка хлеба. Рисунок Серова – два стакана гречки. Ух, я его ненавидела! Однажды иду, вижу – его дом разбомбило. Одни развалины горят. Я чуть в бога не поверила. Но потом подумала: считать немецкий снаряд за десницу божью – слишком жирно будет для фашистов. Так и не поверила в бога.
Анна Викторовна рассказывала:
– Была у нас в классе такая Лена. Жила в соседнем дворе. Очень странная. Подойдет, громко дышит, а потом вдруг спросит: «Ты Чехова любишь?» – «Люблю, а что?» Покраснеет и молчит. В войну пошла на фронт, потом вернулась беременная. В шинели, ремень косо на животе. Родила близняшек. Моя мама к ней заходила – нищета, говорит, полная, две девочки в ящиках от комода лежат, как в гробиках. Ну, умерли потом, конечно, довольно быстро. А в сорок пятом, прямо перед победой, она вдруг ко мне пришла, в шелковом платье, глаза подведенные, сумочка в руках очень красивая. Сидим, говорить вроде не о чем. Меня соседка позвала на минутку, возвращаюсь – Лены нет, только сумочка лежит. Я за ней, во двор: «Лена, Леночка!» Никого. Вечером стала готовить – смотрю, хлеба в буфете нет. Она вытащила, значит, и убежала. А сумочка осталась, вот. Хорошая, правда? Даже теперь не стыдно пойти в театр.
Я рассказываю:
– Мой дядя Женя, мамин старший брат, с детства был бешеный. Ворвется в комнату, схватит нож, крикнет: «Зарежу!» – и бегом во двор, а бабушка с дедушкой за ним, ловить, нож отнимать. В войну попал в штрафбат: поднял оружие на командира. Выжил. Вернулся с ранениями и с медалями. Медали раздарил родственникам, о Сталине только матом. И ничего ему за это не было. Потом был бригадиром монтажников на Байконуре. Героя Соцтруда ему не дали, потому что был дядя Женя картежник, выпивоха и скандалист. Но на доске почета Свердловского района (около сада «Эрмитаж», рядом с нашим домом) его портрет висел много лет. Он мне сказал: «Знаешь, кто у нас по космосу главный? Королев его фамилия. Только никому!» Я очень гордился этой тайной.