Джереми уснул очень быстро, а я еще долго не могла заснуть. Я лежала, прислушиваясь к его легкому, ровному дыханию, и думала о том, что произошло за несколько последних дней: о Брэндане Рейде и его извинениях, о том, как изменилось его отношение ко мне, о вчерашнем дне, когда мы катались в Центральном парке и все между нами было таким странным и непонятным. Так непонятно, так опасно странно… Мои руки как бы вновь чувствовала пожатие его рук, теплых, несмотря на мороз, и я снова, вспомнив, ощутила тепло. Но эти мысли испугали меня из-за того, что мне было приятно погружаться в них. Я постаралась умерить свое воображение и направить свои мысли на иное.
Если мистер Рейд останется на моей стороне, с Джереми можно сотворить чудо. И если мы постараемся справиться с такими срывами, какой произошел сегодня, можно будет достичь реальных успехов. Мисс Гарт, конечно, надо держать подальше от мальчика. Его надо полностью отдать в руки Эндрю и мои.
Подумав о Торе Гарт, я ощутила что-то вроде тошноты и отвращения. И все же я не могла обвинить во всем только ее. Джереми попал в паутину обстоятельств, которые он не мог преодолеть, но и она тоже могла запутаться. За всеми этими неприятными обстоятельствами стояла женщина, обманутая жизнью. Или, может быть, не бывает так, чтобы жизнь нас обманывала? Не создаем ли мы сами этот обман, когда не можем с должной мудростью, мужеством и настроением встречать то, что выпадает нам на долю? Может быть, Тора Гарт слишком долго позволяла себе жить в нереальном мире, и теперь эта фантазия уничтожает ее? Какой из двух миниатюрных портретов привлек ее пылкий взгляд? До какой степени, переодеваясь в платья Лесли Рейд, она отождествляла себя с Лесли? Пыталась ли она понять тот опыт, который выпал на долю ее хозяйки?
Эти мысли не давали уснуть, и я снова попыталась думать о чем-то другом. Я вспомнила об Эндрю. Он был единственным человеком в доме, на которого я твердо могла рассчитывать, даже если не всегда была с ним согласна. Во всяком случае, он обычно говорил правду, как он ее понимал, даже если его слова иногда были горьки и обидны. Он никому не позволит провести себя. Он мог отыскать привлекательные черты в карманном воришке и презирать тех, кто занимал высокие посты. Он обладал остротой взгляда, способного выявить скрытые качества любого мужчины, глубоко запрятанные под его личиной. Так же хорошо он понимал и женщин.
Я знала, что он очень не любит Брэндана. Я знала, что он сочувствует Лесли. Гарт он просто презирал и изводил своими шутками, но мне казалось, что он смог бы меня понять, если бы я рассказала ему о том, что мы с Джереми видели сегодня.
Раздумья об Эндрю не помогли мне заснуть. Вероятно, Эндрю пришел бы в ужас, узнай он о том, что Джереми лег спать на полу возле меня. Завтра он прочитает мне лекцию, если я расскажу об этом. Но кто бы что ни говорил, ничто не остановит меня и не заставит поступать не так, как я считаю нужным. Какую-то часть моей любви, ту, что я раньше отдавала своему брату, я была готова теперь отдать Джереми. Но я должна внимательно разглядеть и понять того, на кого надо было направить свою любовь.
Так я лежала и наблюдала, как красные угли на решетке постепенно стали черными, и слышала, как, шурша, сыпался сквозь решетку пепел, поглядывала на светлое небо снежной ночи за окном и прислушивалась к дыханию мирно спавшего Джереми.
Вероятно, было уже далеко за полночь, когда я тоже заснула. Я видела какие-то сны, временами просыпалась и засыпала снова. Когда часы в доме пробили три, я вдруг проснулась совсем и лежала, прислушиваясь к чему-то помимо часов. Я не услышала дыхания спящего Джереми, поэтому осторожно повернулась в постели, чтобы окинуть взглядом холодную тихую комнату. Между мной и окном что-то двигалось, и я затаила дыхание. Мальчик был на ногах, его силуэт четко вырисовывался на фоне светлого снежного окна. Мягко, почти крадучись, он двигался по направлению к моей кровати. Безумный страх лишил меня сил и дыхания. Страх, что это не тот безобидный ребенок, за которого я его принимала. Он подвержен припадкам сильнейшего гнева и однажды намеренно убил своего отца.
— Джереми? — смогла я наконец выговорить его имя непослушными губами.
В его голосе послышалось огромное облегчение:
— О, вы не спите? Мне очень жаль, что я разбудил вас. Я так замерз… и не мог больше спать.
Я встала и отнесла одно из своих одеял на его постель.
— Быстренько ложись, а я накрою тебя еще одним одеялом. Ты очень скоро согреешься. И тебе нечего бояться.
Мой голос успокоил его, и он скользнул под одеяла, свернулся клубочком, сохраняя тепло, и вздохнул, как совсем маленький ребенок. Я опустилась возле него на колени, взяла его руку и держала ее, пока он не перестал дрожать, а я не спела ему еще раз французскую песенку музыкальной шкатулки. Уже в полусне он стал повторять слова и заснул, шепча их.
В комнате царил покой, снег мягко падал за моим окном и ничто в доме Рейдов не внушало страх.
Глава 14
Следующие дни были блаженно тихими и лишенными событий. Мисс Гарт не приходила, и с Гудзона не поступало никаких новостей. Джереми стал снова спать в своей комнате. Он считал себя в свои девять лет почти взрослым и высказывал презрение, если с ним обращались, как с маленьким. А я, кстати, не сказала Эндрю о том, что случилось в тот тревожный вечер.
Уроки шли успешнее, чем в присутствии Седины, и Джереми работал с таким упорством, что это удивляло Эндрю. Один или два раза я заметила, что учитель смотрит на меня в задумчивости, как будто уже готов немного изменить свое мнение о Джереми.
После ухода Эндрю все дневные часы принадлежали нам, и мы, Джереми и я, начали наши занятия по истории древнего Египта. Джереми обладал живым умом и способностью хорошо усваивать материал. Очень часто он был готов вырваться вперед огромными прыжками и оставить меня, выступавшую в качестве учителя, далеко позади. Но, по крайней мере, я смогла приоткрыть для него дверь в этот новый мир, и это уже было много. Иногда мы забывали о книгах и бродили по площади или исследовали Гринвич-Виллидж. Помимо этого, я старалась, чтобы у мальчика оставалось свободное время и для собственных занятий. Я знала, что он возобновил работу над подарком для дяди.
Некоторые события, происшедшие во время этого периода, обрадовали меня даже больше, чем что-либо другое. Однажды днем Джереми пришел в классную комнату, где я читала книгу, и бросил что-то мне на колени. Я положила книгу и увидела, что это было зеленое шелковое платье, которое я сшила для его сестры. Он начал говорить почти с бешенством:
— Мне очень хотелось его порезать! Вот! Я взял ножницы в карман и пошел в комнату Селины, чтобы достать платье и порезать его.
— Ты ведь не сделал этого, — заметила я. Он неистово качнул головой.
— Нет! Я вспомнил, что вы мне велели прийти к вам и рассказать, когда мне захочется сделать что-нибудь плохое. Поэтому я принес его к вам. А вот и ножницы.
— Вот и хорошо! — успокаивала я его. — А теперь мы можем поговорить о том, что заставило тебя захотеть обидеть Селину. Ведь ты же любишь свою сестру. Ты ведь не хочешь обидеть ее по-настоящему, не так ли?
— Они взяли ее с собой, когда поехали вверх по реке, — пожаловался он. — Я люблю бабушку, и она любит меня. Но они оставили меня дома.
Я кивнула, показывая, что понимаю его.
— Это правда, они взяли Селину с собой, но в этом ведь нет ее вины. И кроме того, тебе нравится со мной, ведь так?
— Дядя Брэндан никогда не хочет брать меня с собой, — сказал он, на этот раз точно определяя истинную причину своего настроения.
Я ничего не могла предпринять насчет действий Брэндана Рейда. На самом деле я старалась думать о дяде Джереми как можно меньше. Я и так обнаружила в себе странную тенденцию грезить наяву: слишком часто вспоминать тот день, когда мы катались на катке. И это вызывало у меня недоверие к себе.
— Я рада, что ты здесь, — обратилась я к мальчику. — Мне было бы так одиноко, если бы ты уехал вместе с ними.