– Значит, ваш почин был самостоятельным. После этого были, конечно, ахи-охи, вызвали доктора, он прописал вам некое успокоительное, поскольку вся эта гадость так и осталась на дне стакана. На прощание заметил, что вы излишне возбуждены и являете собой пример чрезвычайно нервного ребенка.
– Может быть, хватит? – я скорее не произнес, выкрикнул эти слова. Молодой человек несколько смутился, замолчал, однако, через секунду-другую его замешательство прошло, и он снова улыбнулся, демонстрируя мне белые зубы и разглядывая, не без некоторого удовольствия, мое потемневшее от плохо сдерживаемого гнева лицо.
– Вы совсем не в форме, капитан, – ровным голосом произнес он. – Раньше вы были куда как сдержаннее. Я как чувствовал, что настала пора освободиться от начиненных порохом железок, особенно от той, что у вас за спиною.
Я столь явственно вздрогнул, что молодой человек пришел в истинное веселье и хлопнул себя по колену свободной рукой.
– Да, годы уже не те. Неприятности подкосили вас, капитан. Жаль, что все так получилось. Нет, я не о вашем далеком прошлом говорю, а о совсем недавнем. Ну, хорошо-хорошо, не буду.
Он поднял левую руку, пустой ладонью повернутую ко мне, как бы подтверждая отсутствие у него дурных намерений. Я продолжал молча смотреть за его действиями. Молодой человек отвел глаза и, бросив мимолетный взгляд за окно, уселся поудобнее на подоконнике и положил ногу за ногу. Шум внизу начал стихать, должно быть, собравшиеся зеваки узрели спину самоубийцы и посчитали это дурным знаком, знаменующим неизбежный провал моих переговоров. Чей-то голос внизу произнес:
– Тяни брезент, дубина.
– Итак, капитан, – молодой человек вновь смотрел на меня. – Возьмите, пожалуйста, свою «пушку» двумя пальцами за ствол, спусковым крючком к себе. Вот так… – он показал мне. Я послушно последовал его примеру, понимая, что разоружение будет только мне на пользу. – Вытяните руку… – убедившись, что я выполнил все, как он сказал, молодой человек проделал то же самое. Ясно, он не блефует. – Вторую руку за спину. Так. Теперь по счету «три» бросайте оружие вон в тот угол. Разумеется, я сделаю это одновременно с вами.
Я кивнул, выражая согласие. Молодой человек начал считать, и, едва произнес «три», как оба револьвера, сверкнув на солнце, полетели вправо и с грохотом упали на пол. На улице же наступило кратковременное замешательство, ропот пролетел по рядам зрителей, и, видимо, органов правопорядка. За стеной так же послышался приглушенный шум, непонятно было, отчего он происходит, но, чтобы избежать возможной свалки с группой захвата, молодой человек подал голос, и, одновременно с ним, я спросил:
– Что дальше?
– Все в порядке, капитан… Дальше? Я обещал назвать дату.
– Да, – я кивнул. – Дату. Я слушаю.
– Учтите, капитан, она будет двоякой.
– Не понимаю, – молодой человек явно тянул время, это уже больше раздражало, чем заинтриговывало.
– Сейчас объясню. Просто вы узнали об этой дате восемь лет назад почти день в день с сегодняшним, как вам еще одно совпадение?. Вернее, ощутили потребность заглянуть в туманную даль прошлого именно тогда, но на самом деле… Все началось куда как раньше, если быть точным, – он снова выдержал долгую паузу, пристально оглядывая меня, – в начале лета тысячу девятьсот двенадцатого года от рождества Христова.
Я ожидал услышать нечто более разумное и в ответ попросту расхохотался. Напряжение внезапно спало, мне стало легко и спокойно, все волнения, связанные с таинственной способностью молодого человека угадывать факты моей биографии, мигом улетучились; я даже допустил пару вариантов, где и при каких обстоятельствах он мог почерпнуть такие сведения. Вполне возможно, что я прав, осталось лишь сообщить ему об этом, сбить с толку, ошеломить, и тогда уже – взять голыми руками. Не уверен, что он попытается после этого сопротивляться.
Молодой человек смутился моей реакцией, но всего лишь несколько мгновений. Лицо его скривилось, рот дернулся. Но более никаких иных эмоций я прочитать не смог, оно вновь стало бесстрастно-флегматичным, и отстраненная улыбка вновь сморщила щеки молодого человека. Он сидел на подоконнике, привалившись к раме распахнутой половинки окна, отчего лицо его освещалось солнечными лучами лишь наполовину, погружая вторую в непроницаемый мрак. Кажется, он чувствовал эту удивительную черно-белую симметрию своего лица. Посидев в таком положении около минуты без движения – мой смех умер сам собой – он обернулся ко мне.
– Вы напрасно смеетесь, капитан.