– Ты же знаешь, что я рад дочери – за исключением тех случаев, когда на нее находит упрямство. Это ты подстрекаешь ее скидывать сандалии, стоит мне выйти из дома? – поддразнил ее я, хотя и безмерно рад тому, что наша дочь старается все делать по-своему. – Почему оплодотворение иногда происходит, а иногда нет, – продолжал я, – хотя мужчина спит с женщиной в те же самые дни, месяц за месяцем? Или вообще не происходит, несмотря на то, что не заметно болезней или ран ни на гениталиях, ни в матке? Тебе двадцать один год, ты в самом расцвете, а вот я… – Асет пошевелилась. – Нет, дай закончить. Скорее всего, дело в моих сорока трех годах, а не в тебе.
Некоторое время Асет лежала молча, но я знал, что она не уснула.
– А как так получилось, что ты стал называть Небет маленьким бутоном лотоса?
– Какой-то особой причины не помню. А что?
– Я все время думала, почему ты мне никаких ласкательных имен не придумываешь, например, «пыльные пальцы», или «смешная обезьянка», или что-нибудь вроде того. Даже сейчас.
– На твоего отца я работал, а ее – мой лучший друг. Разумеется, история наших отношений влияет на то, как мы друг к другу обращаемся.
– Ты хочешь сказать, что это было бы неуместно? И я всегда должна обходиться без прозвища лишь потому, что в моих венах течет кровь Аменхотепа Великолепного?
Возможно, Асет просто открывала мне то, чего раньше не говорила никому, кроме Тули, – как ей все еще больно из-за того, насколько ее детство отличалось от моего. Хотя Асет занимала целое крыло огромного белого дома, и у нее были слуги и всякая разнообразная пища, игрушки и платья, она не знала любви щедрой матери, придающей сил, или свободы гулять где угодно, чтобы каждый мужчина, женщина и ребенок не заостряли внимание на том, кто она такая.
Я прижал жену к себе и коснулся губами уголка ее глаза.
– Просто, чтобы выразить мои чувства к тебе, слов всегда было недостаточно, хотя я даже постарался писать стихи. Что касается ласковых прозвищ, я слишком тебя люблю, и ни одно имя не может выразить все, что ты значишь для меня, и значила всегда, поскольку в тебе смысл моей жизни, ты для меня – самое ценное на свете. Ты и Мери.
Асет вздохнула, будто до этого затаила дыхание, и отвернулась.
– Тенра, если мы с тобой не можем преодолеть нашу историю, разве я могу надеяться избежать судьбы, уготованной мне моей кровью?
Год одиннадцатый правления Хоремхеба
(1337 до н. э.)
День 16-й, четвертый месяц половодья
Вдень рождения Асет я всегда вспоминаю ту ночь, когда она появилась на свет: неожиданный стук в дверь, Пагош приказывает срочно идти, иначе госпожа, которая этой ночью сидит на кирпичах, непременно умрет. Но это празднование, когда я уже в два раза старше Асет, а не в три, оказался самым счастливым с тех пор, как Тули ушел в тростники.
Небет болтала без умолку о новом доме, а мы с Сенмутом с удовольствием смотрели и слушали наших жен.
– Значит, ты все еще считаешь, что сделал разумный выбор? – спросил я, хотя ответ был очевиден.
– Тенра, я не дурак. Я знаю, что выбор сделала она, как и ранее ее мать. – Он криво мне улыбнулся. – И с твоей дочерью будет то же самое.
День 9-й, третий месяц всходов
Пагош приехал раньше обычного, с новостью, что у Рамоса такая болезнь, которую его врачи не могут ни назвать, ни вылечить, и в течение недели нам надо выехать в Уасет. В этот раз мы поплывем на царской лодке Хикнефера, а не под потрепанным парусом мелкого рыбака, скрывая, кто мы есть на самом деле.
Так наше пребывание в Анибе подошло к концу – пять лет спокойствия и счастья, рожденных благодаря свободе соответствовать собственным представлениям и щедрой душе Сенмута. К тому же тут мы с Асет заново узнали друг друга, как любовники, как муж и жена, и, наконец, как отец и мать, без груза положения, которое занимает Асет, а я не занимаю. За это и многое другое я буду бесконечно благодарить человека, который одновременно был мне и братом и сыном, и которого я не только уважаю, но и люблю.
С высокого тротуара над площадью Тарир была видна борьба стекающихся машин, автобусов и ослов, тащивших телеги с мусором на свалку, расположенную на окраине. Вонь выхлопных газов вместе с воем гудков заставляли Кейт почти бежать, пока Макс не потянул ее за руку и не крикнул:
– Кэти, не спеши, у нас полно времени.
Кейт совсем потеряла ориентацию – отчасти потому, что ее внутренние часы все еще шли по Хьюстону. Все случилось так быстро. В Каир прилетели в воскресенье, в понедельник встретились с Сети Абдаллой, во вторник утром поехали к пирамидам, а вечером – в мединститут, где Макс с доктором Махмудом Хамидом сделали еще одну томограмму, в этот раз – безголового врача из Египетского музея. Раз они встречаются с Сети в музее, значит, уже среда.