— Мне гости[20] рязанские да и иные, что в его Ожске побывали этим летом, про суд княжой взахлеб сказывали, — тем временем продолжала Ростислава. — Обо всем я тебе глаголить не стану — больно долго, но в каждом случае Константин строго по Правде Русской[21] судил, не глядя, кто там пред ним — боярин али смерд простой. Ну прямо как ты, батюшка.
— Что ж ты меня с убивцем рядышком ставишь? — недовольно буркнул князь.
— И в мыслях не держала, — заверила девушка, торопливо пояснив: — Я тебя рядышком не с убивцем, но с рязанским князем ставлю, и токмо потому, что сдается мне — не повинен Константин в той татьбе.
— Но его же людишки под корень потомство князей убиенных извели, — упорствовал Мстислав.
— Это верно, извели, — опять согласилась княжна.
За долгие годы общения со своим отцом она давным-давно усвоила одно непреложное правило: если хочешь, чтобы князь начал дудеть в твою дуду, не вздумай ему ни в чем перечить. Горячий и вспыльчивый Мстислав Удатный терпеть не мог, когда ему возражают, а пуще того — обвиняют в неправоте.
«Да прав ты во всем, батюшка, — всегда говорила Ростислава. — Токмо ты растолкуй, а то невдомек мне что-то. Как-то оно получается непонятно…»
А далее следовали факты, стянутые неразрывной цепью стальной логики. Тактика была надежная, многократно и с успехом проверенная на деле, и Ростислава менять ее не собиралась.
— А вот откель в том же Пронске али в Кир-Михайлове людишки сведали — кто перед ним стоит да с чьей дружины вои эти будут?
— Так они сами об себе сказывали, не таились, — пояснил Мстислав.
— Вот-вот, — кивнула Ростислава. — И впрямь не таились. И это мне тоже в диковину.
— А тут-то чего дивиться? — не понял князь.
— Дело-то уж больно страшное. Чтоб детишек убить — не каждая черная душа такой грех на себя возьмет, а коли и возьмет, так все едино — с утайкой да с опаской к нему приступит. А тут еще и похваляются.
— Видать, вовсе без бога в душе людишки те были, — вздохнул Мстислав Мстиславич.
— Может, и так, — не перечила Ростислава. — А может, и иначе быть. След они свой заметали. Как зайцы на снегу петли делают, чтоб охотник не додумался, куда за косым идти и где он в нору забился.
— Погоди-погоди, — нахмурился князь. — Чтой-то я в толк не возьму — след заметали, а сами о себе сказывали во весь голос. Как так?
— А его всяко можно замести. Ты вспомни-ка, какой навет померанская княжна на своих пасынков измыслила. И ведь поверил ей твой шурин. А опосля что вышло? Я тебе еще грамотку от тетки зачитывала.
Мстислав нахмурился, припоминая. Действительно, совсем недавно, и месяца не прошло, получила Ростислава от родной тетки, некогда Янки Мстиславны, а ныне, после принятия пострига в одном из полоцких монастырей, сестры Агриппины, грамотку, в которой та сообщала о делах, творящихся в Полоцке.
Произошло же там следующее. На старости лет удумал тамошний князь Борис Давидович жениться вторично. В жены себе выбрал красавицу Святохну, дочку померанского князя Казимира. И мало того что она хотя вроде бы и приняла греческий закон, но все равно не отпускала от себя латинского попа, так вдобавок решила извести взрослых сыновей Бориса Василько и Вячко, чтобы княжение досталось ее малолетнему сыну Владимиру, которого она успела к тому времени родить престарелому Борису Давидовичу.
С этой целью она вначале надоумила пасынков отпроситься у отца на самостоятельное княжение в разные грады полоцкой земли, а после того, как они удалились, составила подметное письмо, адресованное им. Было оно написано якобы от имени наиболее авторитетных полочан, которые являлись рьяными сторонниками Василько и Вячко. В письме эти люди будто бы звали сыновей Бориса на княжение, убеждая свергнуть с полоцкого стола отца, выжившего из ума, а Святохну и ее сына предать смерти. Послание это померанская княжна передала Борису — дескать, удалось ей перехватить.
Зная о том, что в народе не любят его молодую жену, Борис Давидович поначалу поверил клевете, и как ни божились и клялись обвиняемые, однако были казнены. Но затем, проведав о случившемся, Василько Борисович сам отважно приехал к отцу, нашел того, кто все это писал под диктовку Святохны, и, приперев его к стенке, сумел обличить клевету мачехи.
— Так ты мыслишь, что и они… — задумчиво протянул Удатный.
— Коль уж баба таковское возмогла учинить, то мужику оное измыслить — раз плюнуть, — передернула полным плечиком Ростислава.
Вообще-то в душе она считала совершенно иначе, однако, зная точку зрения своего отца на умственные способности тех и иных, решила и тут ему угодить.