— Да по мне, как ты скажешь, батюшка, так оно и ладно, — певуче откликнулась Ростислава. — А думать я никак не думаю. Нешто бабское дело — в мудреных делах княжьих разбираться. Вон, — она с гордостью показала на рубаху с уже оконченной вышивкой, — это работа по мне. Как оно тебе, по нраву?
— Княжьи думы и впрямь не бабского ума дело, — согласился с дочерью Мстислав. — Тут со всех сторон обмыслить надобно. И так покрутить, и эдак посмотреть. Иной раз и вовсе ум за разум заходит, — пожаловался он. — А рубаха, что ж, и впрямь славная получилась.
— Самому лучшему богатырю на земле русской шила. Всю душу вложила, — похвалилась Ростислава, и Мстислав тут же ощутил легкий укол ревности.
С одной стороны, конечно, хорошо, что дочь всерьез решила замириться со своим мужем, раз принялась вышивать для него, но с другой — чего-то и жалко стало, вот только чего именно — непонятно.
Князь встал, выпрямившись во весь свой богатырский рост, и, глядя на рубаху, еще раз подтвердил:
— Баская[24]. Токмо у витязя твово я на Липице одну спину и видел, — не удержался он все-таки, чтобы не съязвить.
— А тут ты неправду речешь, батюшка, — впервые за все время разговора возразила Ростислава отцу, и ее васильковые глаза строго потемнели. — Мой богатырь николи ворогу спины не казал, потому как везде и всюду токмо за правду бился и бог завсегда на его сторону вставал. — Ростислава поднялась с лавки и, держа рубаху на вытянутых руках, низко склонилась перед отцом в глубоком поясном поклоне. — Так что прими ее и носи на здоровье, коли так по сердцу тебе моя работа пришлась, витязь ты мой любый.
— Так ты что же? — оторопел Мстислав. — Оно как же? Ты для кого ее шила-то?
— Для князя великого, чья слава по всей Руси соколом летит и коего в народе уже давно Удатным кличут, — напевно ответила Ростислава.
— Вона как, — растерянно констатировал ее отец и уже совершенно иначе оценил всю прелесть мудреной витиеватой вышивки, идущей по вороту и далее спускаясь к глубокому разрезу на груди. Да и обшлага рукавов вышивальщицы тоже не обделили своим вниманием, потрудившись на славу.
В причудливом сплетении волшебных трав и растений таились диковинные звери, готовые к прыжку на неведомую добычу. Золоченая нитка хитро свивалась с синей, та с желтой и зеленой, и все это в окружении всевозможных оттенков красного.
— А я-то мыслил, что ты ее супругу своему Ярославу вышила. — И он посетовал: — Негоже оно так-то. Сама ведаешь, где мужней женке место.
— Ведаю, — кивнула Ростислава, помрачнев.
Зрачки ее глаз потемнели от гнева, став почти фиолетовыми, и она отчеканила, как заученный урок:
— В замужестве девица род свой в одночасье меняет, и должно ей с мужем делить все невзгоды честно и пребывать при нем неотлучно, яко в радостях, тако же и в несчастьях. Потому, батюшка, ежели повелишь, вмиг соберусь, ибо вся в твоей воле.
«Да неужто зря я это затеяла, вступившись за рязанского Константина?» — промелькнуло у нее в голове.
— Вся-вся, — раздраженно пробурчал Мстислав. — А я вот и повелю — готовься. Не ноне, конечно, — торопливо добавил он. — Коли я с Рязанью погодить решил, то и тут торопиться неча. Опять же и дожди того и гляди зарядят. Еще завязнешь где в дороге. А вот как снег выпадет, так прямо по первопутку тебя и отправлю. И все! — отрезал он. — И не прекословь!
— Отродясь слова тебе поперек не сказывала, — пожала плечами Ростислава. — Коль велишь готовиться, стало быть, учну готовиться. — И, провожая взглядом уходящего из светлицы отца, перекрестилась: «Вот и еще пару-тройку месяцев отсрочки себе выхлопотала».
Она вздохнула и, чтобы быстрее прогнать от себя грустные мысли о неизбежном возращении в Переяславль-Залесский, вспомнила о том, что именно она насочиняла отцу про события в далеком Рязанском княжестве.
«Вот будет забавно, если мои слова и впрямь правдой окажутся, — невесело усмехнулась Ростислава. — А впрочем, какая разница, кто там убивец, а кто страдалец. Главное, что отец мне поверил и отказался от похода на Рязань, а там… Там я еще что-нибудь удумаю. Ништо. Не пропадем», — ободрила она сама себя.
Свои хитрости она и за малый грех не считала. Никто же не спрашивал ее согласия, когда выдавал замуж. Сказали — надо, вот и все. На что уж отец всегда был потатчиком к старшей дочери, а тут и он не захотел хотя бы попробовать поговорить по душам.
А с другой стороны, о чем разговор-то вести? Это у дочек простецов жизнь невесть как сложится, а у княжеских иначе. Она еще в люльке качается, ее и от груди отнять не успели, а судьба уже известна — и за кого замуж, и когда. Ей самой и так изрядно свезло — почитай, почти до осьмнадцати годков невестилась, а ведь иных и в двенадцать лет, а то и того раньше под венец отдают.