Поруб на княжеском дворе к тому времени был забит под завязку — происходила чистка караулен. Оставленные в городе вои представляли собой довольно-таки жалостное зрелище. Большая часть их были обуты в лапти. В сапогах щеголяли лишь два десятка дружинников — основной руководящий состав городской охраны. Из них без крови удалось захватить почти три четверти. Остальные не растерялись, заняли оборону и успели подранить троих спецназовцев Вячеслава. Лишь ворвавшиеся опытные дружинники, не привычные к бесшумному лазанию по крепостным стенам, не ведающие приемов рукопашного боя и самбо, но зато в совершенстве владеющие мечом, сумели утихомирить последних защитников брата Ингваря Давида, ложницу которого те обороняли.
Сам Давид, болезненного вида отрок, которому на вид можно дать двенадцать или тринадцать лет, не больше, никакого сопротивления ворвавшимся к нему в ложницу ратникам не оказал. Когда туда вошел Вячеслав, подросток продолжал молиться, не оборачиваясь на вошедших и не обращая на них ни малейшего внимания. Его не прерывали, терпеливо дожидаясь окончания. Произнеся последние слова молитвы, Давид поднялся с колен и повернулся к Вячеславу. Лицо его было бледным, без единой кровинки, но голос тверд.
— Коли настал мой остатний час — не медлите, вои, — обратился он к своим врагам, поочередно обводя их пристальным взглядом и в конце концов остановившись на Вячеславе, почувствовав, что, несмотря на молодость, всеми ими командует этот худощавый высокий отрок, пусть он и немногим старше самого Давида.
— Ишь какой, — уважительно крутанул головой один из дружинников. — Готов, стало быть, живота своего лишиться. И не страшно тебе?
— Все в руце господа, и коли он повелит… — начал было Давид, по-прежнему не отводя глаз от воеводы, но Вячеслав перебил его:
— Молодец, орел. Держишься смело, как подобает, однако нам тут с тобой засиживаться некогда — поспешать надо, пока народ не проснулся, а посему я коротенько, — будничным тоном предупредил он. — Ты, княжич, босиком на полу стоишь, а это вредно — простудишься и заболеешь. Сопливый орел — штука противоестественная, в природе отсутствует напрочь, так что ложись-ка ты лучше спать, ибо время еще раннее, а говорят, что поутру самый сладкий сон.
Давид слушал его и не верил своим ушам. Какое простудишься?! Какой сладкий сон?! При чем тут сопливый орел?! Господи, да не снится ли ему все это, поскольку не может же быть наяву одновременно и увиденный кошмар, и в то же время эдакие речи?!
Вячеслав меж тем продолжал:
— Убивать тебя, конечно, никто не собирается, посему прописаться на халяву в святомучениках не мечтай, а вот малость взаперти побыть придется, да и то ради твоей же пользы. Опять же охране твоей новой сподручнее. Если просьбы какие будут, то вот тебе сотник князя Константина, который пока остается в сем граде. — Он указал на сурового вида дружинника лет сорока.
Тот хмуро кивнул.
— А-а-а… — растерянно произнес Давид, совершенно ничего не понимая в происходящем.
— Вид не нравится? — не понял подростка воевода. — Так это он на лицо такой мрачный, а на самом деле душа у него нежная, как цветок, да и звать его Улыбой. Что до меня, то срочные дела настоятельно требуют возвращения, а дабы путь мой был спокоен и лютые звери по пути не растерзали, дай-ка ты мне икону, на которую чаще всего молился твой брат Ингварь.
— Он… жив? — испуганно спросил отрок, одновременно и нетерпеливо ожидая, и боясь услышать ответ.
— А чего с ним может случиться? — беззаботно улыбнулся Вячеслав. — Более того, обещаю, что как только благополучно доберусь до места, то эту икону сразу передадут Ингварю — пусть она его и дальше хранит.
Давид с облегчением вздохнул.
— Токмо та икона в его ложнице, где он всегда спал, — пояснил княжич.
— Ничего. Сходишь. Тебя проводят.
Вскоре Давид спустился, держа в руках икону богородицы, осмотрев которую, Вячеслав буркнул:
— Грубая работа. Явно не Рублев. Но зато старина — как пить дать, тринадцатый век.
— На эту икону еще наш дед Игорь Глебович молился, — обиженно насупился Давид, уловив критический тон Вячеслава. — Ее богомаз с самого Царьграда писал. Она у нас так и передается — от отца к сыну.
— Значит, двенадцатый век, — равнодушно поправился Вячеслав. — А все равно не Рублев.
Он небрежно замотал ее в кусок первой попавшейся на глаза холстины, сунул себе в заплечный мешок и через час, после раздачи последних указаний, в сопровождении половины дружинников из числа бравших Переяславль уже мчался по направлению к Константинову войску. Всех своих спецназовцев хитрый Вячеслав, не желая, чтобы они участвовали в возможной битве, оставил для поддержания порядка в городе, придав их Улыбе вместе с полусотней дружинников.