Слегка шамкая — зубов-то осталось всего с десяток, — старик гордо рассказывал, как лихо они палили города, названий которых никто в Березовке и не слыхивал — какие-то Сморода, Руза, Москов, да сколь всего довелось ему натерпеться, да как он чудом выжил и все же вернулся домой. И ведь вернулся не просто так. Привез с собой Зихно добрый меч, взятый у какого-то знатного боярина, да еще две серебряные гривны за пазухой. В его заплечном мешке тоже хватало всякого добра: и крепкие, добротные поршни, и кожух для отца, и поневы для сестер, и изрядный кус золотного аксамита[50] для матери, а своей милушке Забаве он, как сейчас помнит, привез знатные колты. Да еще как подгадал с каменьями-то на них — подобрал прямо под цвет ее глаз, за что она его и возлюбила пуще прежнего.
О последнем он, конечно, ляпнул не подумав. Ссохшаяся от старости, но еще крепкая и жилистая женка старика с игривым именем Забава тут же подала свой голос из дальнего кутка, где она до поры до времени уютно расположилась с овечьей пряжей.
— У меня глазоньки-то бирюзовые испокон веку были, ирод, а ты меня колтами-то какими одарил?
— Тож бирюзовыми, — встрепенулся Зихно.
— Кулема ты. Желт камень-то.
— Енто они опосля на солнце выгорели, — нашелся Зихно и, дабы уйти от неприятной темы, резко перешел к другому военному трофею: — Завтрева с ентим мечом мой меньшой отправится. Ноне он его весь день начищал. Я к вечеру глянул — чуть глаз не лишился, до того клинок на солнце сверкал. Спит чичас, поди, умаялся.
Но внук старика не спал. Какой уж тут сон, когда завтра суровый дружинник по имени Бажен поведет его и прочих парней невесть куда и невесть зачем. К тому же он за хлопотами да сборами так за весь день и не удосужился сбегать попрощаться с двухродным братаном, чтоб утешить его, потому как из-за нутряных хворостей и рудного кашля[51] болящего не взяли вместе с прочими. Да еще сестричне своей — звонкоголосой Смарагде — тоже пару ласковых слов сказать бы надо.
Перебирая все несделанное и неуспетое, он почти пожалел, что весь последний день провел за чисткой меча, тем более что заставить клинок сверкать на солнце у Любима так и не получилось. Да, он стал светлым, но лишь в некоторых местах, да и то неровно, эдакими волнистыми линиями, а все остальное по-прежнему золотисто-бурое. Однако представив, как гордо подойдет к месту сбора, как восхищенно будут смотреть на него не только домочадцы, гордясь бравым внуком, но и односельчане, тут же устыдился своих мыслей и мало-помалу провалился в тревожный, чуткий сон.
Сбор был назначен у избы тиуна в час, когда солнце покажет краешек из-за леса, но Любим подскочил со своей лежанки намного раньше, однако, как ни старался, первым не был. Уже надсадно кашлял дед Зихно — большак явно собирался сказать свое последнее напутствие любимому внуку, единственному оставшемуся от утонувшего в расцвете сил старшего сына.
Да и большуха[52] — старая Забава — уже вовсю орудовала ухватами и кочергой, собираясь напихать Любиму в котомку еды не на день, как было велено неразговорчивым дружинником, а чуть ли не на всю седмицу.
Выйдя же из полуразвалившейся избенки, подновить венцы которой у Любима все никак не доходили руки, и уже наклонившись над кадкой с водой, дабы сполоснуть заспанную рожу и смыть странный сон, привидевшийся ему, он вдруг услышал за спиной низкий грудной голос:
— Давай солью на руки. Чай, сподручнее будет.
От неожиданности Любим вздрогнул и обернулся. Сзади стояла Берестяница — крупная, дородная девка, жившая с родителями аж на самом краю села. Была она его ровесницей, но, невзирая на изрядные годы — в прошлое лето двадцать минуло, как и Любиму, — еще не вышедшая замуж. Девок в селе и без того было поболе, чем парней, а у Берестяницы к тому же имелся существенный изъян — непомерные размеры.
«И в кого токмо она у нас уродилась», — часто вздыхала ее сухонькая мать, с жалостью поглядывая на необхватную дочку, которая во всем остальном не только не уступала своим подругам, но была получше их: что характер имела покладистый, что на работу любую — не только баб, но и мужиков иных за пояс заткнет. В плотном, могучем теле не было ни единой жиринки, ни единой сальной складки — просто костью уродилась широка не в меру.
50
Поршни — обувь без каблука; кожух — одежда из кожи мехом внутрь; понева — юбка; золотный аксамит — дорогая ткань, привозимая из Византии.
52
Большак — глава дома, старший. Большуха — жена большака (иногда, после смерти мужа, становилась главой рода, даже при наличии взрослых сыновей, имеющих свои семьи).