— Надо ж кому-то, — проворчал Мстислав Мстиславич, которому в этот миг пришло на ум, что на душе у него, скорее всего, неспокойно как раз из-за Рязани.
Дело-то даже не в ней, а вообще — ну сколько ж можно?! То в Киеве творится бог весть что, то в Галиче, то у Всеволодовичей, а теперь вот еще одно к ним добавилось. Неужто у князей ныне вовсе ни стыда ни совести не осталось, коли они вот так-то?!
— А меня, значит, попутно… — задумчиво протянула Ростислава, прерывая тягостные раздумья отца.
Лицо ее слегка омрачилось, но длилось это недолго.
«А ведь ежели не поедет батюшка на Рязань, тогда и меня… попутно… не повезет, — мелькнуло у нее в голове. — Ежели не поедет…»
Она покосилась на князя и тихонько осведомилась:
— Одного я токмо в ум не возьму. Когда ты прямиком с моей свадебки на Чернигов подался — тут все ясно. Святославичи Мономашичей забижали — негоже такое спускать. К тому же Мстислав Романович, что на Смоленске сидел, братом тебе двухродным доводился. И когда ты с Галича вернулся, чтоб за свой Новгород вступиться, да на Ярослава с Юрием пошел — там тоже все понятно.
Что именно, она вновь уточнять не стала. Ни к чему свой срам лишний раз прилюдно выставлять. Хоть и отец родной, ан все одно. Вместо этого далее свою ниточку потянула:
— Ты за старину вступился, Константина на Владимирский стол усадил, порядок должный навел, чтоб средь суздальских Мономашичей тоже все по дедовым обычаям было. А вот ныне я в толк не возьму: чай, в Рязани Святославичи грызню учинили. Так почто тебе туда лезть?
— Ежели бы черниговские али с Новгород-Северского княжества — тогда и впрямь чужие, — возразил князь. — А с теми, что на Рязани, я в родстве, потому и болит у меня душа. Никогда еще братоубивец на столе княжом не сиживал. Лучше помереть, чем неправду терпеть.
— Ан тут запамятовал ты малость, — деликатно заметила Ростислава отцу.
Ну не говорить же ему: «Батюшка, ты хоть одну харатью[15] за свою жизнь читал ли?»
Нет уж, тут тоньше надобно, чтоб, упаси бог, не обидеть. Лучше про плохую память сказать. Она — дело житейское. Для воина зазору нет предание далекой старины подзабыть.
— Еще пращур наш общий Владимир, хошь и равноапостольный, но повелел своего брата Ярополка на мечи вздеть, — привела она пример.
— То сами варяги учинили, — неуверенно возразил Мстислав, сам чувствуя слабость своих слов.
— Без княжьего дозволения на такое ни один варяг бы не решился, — не согласилась она. — К тому ж не в битве и не в сече, а когда тот мириться к Владимиру приехал. Один! Без меча!
— А Святополк Окаянный? — взвился князь. — Пришел Ярослав Мудрый и покарал братоубийцу.
— Это верно, — не стала спорить Ростислава. — Но он поначалу в точности уяснил, что Святополк в смерти братьев повинен, а уж тогда пошел на Киев. А ты, батюшка, сам-то до конца ли уверен, что это Константин Рязанский задумал братьев своих изничтожить?
— А кто же еще? — с недоумением посмотрел Мстислав на дочь. — Али ты словеса его, кои он в грамотке отписал, на веру взяла? Мол, ненароком в лес пошел, невзначай топорище вырубил. Тогда Глебовы письмена припомни. Там-то вовсе иное сказывается.
— Стало быть, ты Глебовым словесам больше веришь? — уточнила Ростислава, еще раз прикидывая в уме, как половчее зайти да с чего начать, и припоминая, что именно было написано в обоих свитках.
— Как же не верить, коль людишки Константина не токмо его братьев под Исадами, но и все их потомство сгубили?! — возмутился Удатный. — Один токмо род Ингваря и остался в живых, да и то потому, что не успел Константин и сам в полон угодил. Ну а после уж исхитрился и своего последнего брата Глеба умертвил. Тут тоже все ясно как божий день. А не выступлю я, чтоб правду на рязанской земле учинить, он и остальных на мечи поставит. Мне же юный Ингварь Ингваревич и братовья его меньшие хошь и двухродные, ан все одно — сыновцы. Стало быть, надобно им заступу дать.
— Это хорошо, когда все ясно, а я вот ничегошеньки уразуметь не могу, — певуче протянула Ростислава, бросив в сторону отца лукавый взгляд и тут же вновь низко склонив голову над рубахой.
Казалось, девушка полностью отдалась вышивке, но это было обманчивое впечатление. На самом деле она торопилась все продумать. Времени, можно сказать, не было вовсе, а надо успеть выстроить из обоих посланий и прочих всевозможных обрывочных сведений, полученных преимущественно от заезжих купцов на богатом новгородском торгу, единую нить логичных рассуждений и веских доводов.
Вообще-то послание от Константина понравилось ей куда больше. У Глеба оно было написано слишком уж льстивым языком. Так впору оправдываться после свершенного, а не пояснять, что стряслось. А вот Константин спины перед ее отцом не гнул, держался с вежеством, почтительно, но и своей чести не забывал. Мол, ты мне старший братан[16] не только по летам, но и по своим делам, потому и хочу тебя известить о том, что стряслось…
15
Харатья — квадратный кусок бараньей или козлиной кожи, вываренной и выскобленной, на которой в то время писались документы и книги.