Сам Давыд, хрупкий, болезненного вида отрок, никакого сопротивления ворвавшимся к нему в ложницу незнакомым воям не оказал. Когда туда вошел Вячеслав, юноша продолжал, не оборачиваясь на вошедших, молиться. Его не прерывали, терпеливо дожидаясь окончания. Произнося последние слова молитвы, Давыд поднялся с колен и повернулся к Вячеславу. Лицо его было бледным, без единой кровинки, но голос тверд.
— Коли настал мой остатний час — не медлите, вои, — обратился он к своим врагам, поочередно обведя их взглядом и остановившись на Вячеславе, почувствовав, что, несмотря на молодость, всеми ими командует этот худощавый высокий отрок, хоть он и не намного старше самого Давыда.
— Ишь какой, — уважительно крутанул головой один из дружинников. — Готов, стало быть, живота своего лишиться?
— Все в руце Господа, и коли он поведет… — начал было Давыд, но Вячеслав перебил его.
— Нам тут поспешать надо, пока народ не проснулся, а посему я коротенько, — предупредил он Давыда. — Ты, княжич, босиком на полу стоишь, это вредно — простудишься и заболеешь. Так что ты ложись-ка спать — время раннее еще. Убивать тебя никто не собирается, а вот взаперти тебе побыть придется, да и то ради твоей же пользы. Опять же охране твоей новой сподручнее. Если просьбы какие будут, то вот тебе сотник князя Константина, который в граде этом остается. — Он указал на сурового вида дружинника лет сорока. Тот хмуро кивнул. Вячеслав продолжил: — Не гляди, что он мрачен так. Зато звать его Улыбой. Меня же дела требуют назад возвращаться, а дабы путь мой спокоен был и звери лютые по пути не растерзали — дай-ка ты мне икону, на которую чаще всего твой брат Ингварь молился.
— Он… жив? — испуганно вопросил отрок, нетерпеливо ожидая и одновременно боясь услышать ответ.
— А чего с ним случиться может? — беззаботно улыбнулся Вячеслав. — Обещаю, что как до места доберусь, так Ингварю твою икону из рук в руки передадут. Пусть она его и дальше хранит.
Давыд с облегчением вздохнул:
— Токмо икона та в его ложнице, где он всегда спал.
— Ничего. Сходишь. Тебя проводят.
Вскоре княжич спустился, держа в руках грубую деревянную икону Богородицы, осмотрев которую Вячеслав буркнул:
— Грубая работа. Явно не Рублев. Но зато старина — тринадцатый век.
— На эту икону еще наш дед, Игорь Глебович, молился. Мастер с самого Царьграда ее писал. Она у нас так и передается — от отца к сыну.
— Значит, двенадцатый век, — поправился Вячеслав. — А все равно не Рублев.
Он небрежно замотал ее в кусок первой попавшейся на глаза холстины, сунул себе в заплечный мешок и через час, после раздачи последних указаний, в сопровождении половины дружинников из числа бравших город уже мчался по направлению к Константиновому войску. Всех своих спецназовцев хитрый Вячеслав, не желая, чтобы они участвовали в возможной битве, оставил для поддержания в городе порядка, придав их Улыбе вместе с полусотней конных дружинников.
Когда посол князя Константина призывал Ингваря для переговоров в шатер к своему дяде, Вячеслав уже был в пути.
Несколько десятков верст по раскисшей от начавшейся оттепели дороге — достаточно тяжелое испытание даже для выносливых полудиких половецких коней, и в свой стан они прибыли лишь ближе к полудню другого дня.
Без предупреждения зайдя в княжеский шатер, Вячеслав лишь утвердительно кивнул в ответ на вопросительный взгляд Константина, добавив:
— Мои обошлись и без цинковых, и без дубовых. А это — то, что ты велел, княже. — И положил подле Константина тряпичный сверток с иконой.
— Исполать[36] тебе, воевода, — улыбнулся Константин.
— Та нема за що, — отозвался у выхода Вячеслав, скромно добавив: — Я тут малость вздремну неподалеку, с твоего дозволения, княже. Но ежели что — буди сразу.
— Непременно, — пообещал Константин и повернулся к Ингварю: — Продолжим?
И повелеша Константине-княже учити воев своих строю бесовскаму, кой для русича вольнаго вовсе негож. Тако же оторваша князь оный от рала Честнова смердов нещитано множество, и запустеша земля Резанския, ибо не сташа в ей ратарей, но токмо вои едины. И возопиша народ резанский в скорби и печали безутешнай…
Дабы не гибли ратари, во ополченье беромые от несвычного дела, дабы возмогли, ежели нужда буде, заместа косы мечом володети, а топором вострым не токмо древо в чаще лесной, но и главу вражью с плеч долой снести, повелеша Константине-княже и собраша всю молодь с селищ и погостов, едва токмо бысть убран урожай по осени. И учиша их воеводы оного князя тако: «Не токмо ежели порознь ворога лютаго встретить — беда смертная всем буде. Ан и вместях спасенья ждать неча, ежели вои ратиться не навычны». А Константине-княже и ратарей всех обучати повелеша, и сына свово Святослава отдаша в учебу, дабы и княжич младой тако же постичь возмог все премудрости ратныя…
Судя по туманным отголоскам летописных источников, именно осенью 6725 года (1217 год от Рождества Христова) началось зарождение русского пешего строя — монолитного и непобедимого впоследствии, неуязвимого и страшного для любого врага. Прототип его — легендарная фаланга Александра Македонского. Свитки и рукописи на древнеславянском языке, подробно повествующие об устройстве войска знаменитого воителя древней Эллады, до нас, к сожалению, не дошли. Однако факт, что таковые труды в то время существовали, не подлежит никаким сомнениям. Просто так, на голом месте, при всем уважении к талантливым воеводам и полководческому гению князю Константину, они никогда не сумели бы создать ничего подобного. Зато творческое переосмысление и блестящее применение воинского искусства древних греков на практике — это уже целиком заслуга полководцев земли Рязанской…
Глава 3
ПЕРЕГОВОРЫ
Глостер.А если я не истреблял?
ЛедиА н н а. Вот как!
Иль живы все они?
Увы, убиты. И кем?
Тобой, прислужник сатаны!
— Да ты уже вроде все обсказал, — тихо молвил Ингварь. — И как под самими Исадами было, и что далее с тобой приключилось.
— Иными словами, веры у тебя моим словам нету, — нахмурился Константин.
— Сам посуди, — уклончиво отозвался его собеседник. — О ту зиму, кою ты гостил у моего отца, невинно убиенного ныне, — сделав упор на трех последних словах, гость Константина перекрестился двумя перстами и продолжил: — Ты тоже много чего рек. Тогда я и впрямь поверил, что от всего сердца слова твои идут. И про то, что которы и при[37] наши надлежит уладить, и что сам князь Глеб пуще всего о том же печется, и… Да что там о пустом, — махнул он досадливо рукой. — Получилось же вовсе не так, как тобой было обещано. Скорее обратное. А ведь отец поверил… — Ингварь замолчал, скрипнув зубами, но после недолгой паузы продолжил: — Опосля батюшка совет со мной держал: ехати ему али нет. Я ж, дурень, сказал, что будь моя воля, то тотчас свое согласие на таку встречу дал. Как знать, кабы не мои слова, то, может, он… — Ингварь, не договорив, умолк.
— Я понимаю тебя, — вздохнул Константин. — Тяжко все сие вновь и вновь в памяти крутить. Оставь. Тех, кто ушел на небо, уже не вернуть, и не о них ныне речь. Ты князь. Тебе в первую голову о живых надо беспокоиться.