Распростертая фигурка человечка дернулась, когда выброс столкнулся с ее границами и его потоки плавно обтекли ее: бета-тахионы иногда ценили частную жизнь некоторых видов материи, но сквозь гигроскопические трещинки некоторые из них все же попали вовнутрь. Человечек дернулся и потерял сознание. Да, теперь он открыт.
Сознание стало мутиться. Плохо-то как, но раз что-то чувствую, значит живу, а это уже хорошая новость. Надо… И тут опустилась пелена оцепенения, сознательное уступило место бессознательному…
Лллайф. Ллайф. Что это за звуки? Вскакиваю с кровати. Дотягиваюсь до выключателя, загорается свет: три тусклые лампочки осветили двуспальную кровать – совершенно пустую. Куда это Машка исчезла? Может Сашенька приболела и она в детской? Так вот откуда эти звуки. Надо пойти посмотреть, вдруг что-нибудь серьезное. Выхожу в коридор. Здесь тоже темно: будить меня не хотела, глупенькая. Включаю свет и направляюсь к детской – комнатка напротив. Звуки усиливаются. Нет, ну что может их издавать?
Раскрываю дверь – свет горит, но здесь пусто, никого. Только унылые мордочки плюшевого зайца и медвежонка, аккуратно лежащие в застеленной детской кроватке, смотрят на меня с укором. Как будто обвиняют меня в том, что их маленькая хозяйка и ее мама по моей вине больше года не появлялись здесь. Жестокая память услужливо подсовывает необходимую информацию. Нет, ничего этого не было! Не хочу ничего знать! Жуткая, почти физическая боль тягуче, словно по капельке, обволакивает мозг и тело. Пулей выскакиваю в коридор и сбегаю вниз по лестнице. В темную и неуютную кухню, там на столе мое спасение. Свет можно и не включать, ненавижу его.
Ллайф... Ллайф. Теперь уже и здесь слышно. Они все-таки решили покончить со мною, нутром чуствую что-там кто-то есть: отчетливо слышу тяжелое дыхание. Решили послать дилетанта – думают, что после всего я уже ни на что не гожусь. А вот и ошибаются! Э, да может это тот самый. Нет, ведь это же может быть тот самый? Это в стиле Родена: весь клан одними руками. Тут только понял, что я в одних трусах. За оружием бежать уже поздно: он слышал как я спускался по лестнице. Ничего, мои руки – это тоже оружие, причем наивысшей категории.
Рапахиваю дверь, как лягушка, впрыгиваю внутрь пустой кухни. Вот он сидит спиною к двери. Какое дилетантство. Слепая ярость сменяет хладнокровие – теперь уже можно, он не успеет ничего сделать. В момент вскакиваю… В неверном свете Луны сиротливая маленькая фигурка, примостившаяся на кухонной табуретке, кажется такой знакомой…Э, я что, с ума сошел. Я чуть не…
- Сашенька, что ты тут делаешь? Где мама?
- Папочка, мне страшно, я тут совсем одна. Обними меня.
- Не бойся милая, все хорошо, я же с тобою. Но где же мама?
- Ей нельзя.
- Что-ты такое говоришь? Как это нельзя, кто ей запрещает? Ты опять фантазируешь.
Где же все-таки Машка? Ну вернется я ей задам! Какие еще дела у нее могли ночью возникнуть? Может, просто, в уборную выскочила на минутку?
- Папочка, я здесь ненадолго. Мы снова будем в месте. Но ты должен будешь кое-что выполнить…
Щупаю ей лобик, горячий. Опять заболела и бредит.
- Милая, я отнесу тебя наверх, в спальню. Вот только свет зажгу.
Поднимаюсь с пола, легко нахожу кнопочку, кухня озаряется светом сразу из четырех источников – люблю, когда много света.
- Только не капризничай…
Вокруг, если не считать забитой пустой посудой раковины, загаженного кухонного стола, на котором одиноко стоит полупустая бутылка водки, пусто и безжизненно. Сашеньки нет нигде. Куда же она подевалась?
Ярость застилает разум: Боже, пусть я и предал тебя, но ты не можешь быть так жесток. Мои грехи не смыть, но я уже наказан, жестоко наказан за все. Или это не ты, а сам Белиал решил поиздеваться надо мною? Нет не выйдет. Хватаю со стола бутылку, Легко ее разбиваю, в руках «розочка». О, да, собаке - собачья смерть! Я заслужил это. Подношу ее к горлу и тут, краем глаза замечаю, что на табуретке жестокое видение забыло свою любимую книжку, которая была с ней тогда, в тот роковой день, и сгинула вместе с нею. Не может быть, это опять морок. Но любопытство пересиливает нахлынувшую жажду смерти. Падаю на колени. Нет, ну это точно она. «Винипух и все-все-все» - написано корявыми нарочито детскими буквами. На обложке веселый плюшевый мишка поедает прямо из горшка обоими лапами зеленый мед, а на него с ужасом смотрит лопоухий кролик и с восторгом розовый пятачок. Да это она: Сашенька написала корявыми детскими буквами слово «Мед» на горшочке, а из кармашка пятачка выглядывает дорисованный ею же трюфель. И еще одна деталь - в воздухе висит запах горелого.
Тут дверь открылась и на пороге возник встревоженный Сэм:
- Sir? Are you all right? I just heard a noise. ( - Сэр, Вы в порядке? Я только что слышал шум)
- All is all right, Sam. There is nothing to worry about. Wait. Do you see that? ( - Все в порядке, Сэм. Ничего страшного. Подожди. Ты видишь это?).
Поднимаю с табурета книжку и показываю ему.
- Yes, Sir.(Да, сэр)
- What is it? (Чтоэто?)
- The book, I saw it before. But, you know, I do not speak Russian.( - Книга, я видел ее раньше. Но, Вы же знаете, я не говорю по-русски).
- Do you smell something? (- Ты чувствуешь запах?).
- No… ( - Нет…)
- Try agaign. ( - Попробуй еще раз)
Покорно принюхивается, что-то унюхал – вижу по глазам, но говорить не хочет.
- No, nothing. I am sorry, sir. Something else? ( - Нет, ничем не пахнет. Мне жаль сэр. Что нибудь еще нужно?)
- That is all, you may go. (Это все, ты можешь быть свободен).
Продолжая бормотать ненужные извинения, Сэм уходит. Все правильно, в доме повешенного не принято говорить о веревке, даже если о ней интересуется сам повешенный. Книга, книга – откуда же ты взялась, и что все это означает? Снова в недоумении верчу ее, листы вдруг раскрываются, и оттуда выпадает сложенный вдвое тетрадный листок…
Пелена сна спадает неохотно, но процессу прихода в себя здорово помогает бушующий внутри черепа пожар. Как больно, как же больно. Переворачиваюсь на спину: выброс длится всего лишь пять, от силы десять секунд, а значит он уже позади. Это, казалось бы, маленькое усилие дается с невероятным трудом. Боль становится еще более невыносимой, из груди рвется крик… А-А-А-А-А….-А. Нет, это невозможно терпеть, зачем я в себя-то пришел? Вдруг, как будто кто-то лишил сжалиться надо мною, боль бесследно исчезает, но нервные окончания все еще ноют – помнят о ней. Лежу на спине. Боже, какой счастье! Как хорошо вот так вот лежать и ничто тебя не беспокоит, ничего не надо делать. Неожиданно вспомнился сон. Такой яркий, четкий объемный. И не поймешь кошмар это был, или просто видение. Это очень странно. Вообще-то при пробуждении память о том, что видел во сне начинает улетучиваться, а здесь только новыми подробностями обрастает. Вспоминается, например, что Сэм деловито отобрал у меня «розочку», а уже потом поинтересовался, что же происходит. А уходя он заметил осколки и, с неожиданным проворством, стараясь не порезаться об острые края, нагнулся и стал их собирать. Вроде во сне этого не было, или я внимания не обратил… Да и сон ли это был? Больше похоже на какую-то реальность. Может быть вот так вот, в виде таких видений ко мне возвращается память. Вот только есть одна загвоздка: в реальной жизни родителей не посещают духи их детей, а если уж что-то и посещает их, то уж точно не оставляет никаких улик, кроме бессвязных заверений сумасшедшего в том, что все истинная правда… Но нет, книга была вполне настоящей. Как же все это увязать? Надо еще что-то вспомнить, ведь должно же это воспоминание помочь вспомнить и остальное, послужить спусковым крючком.
Лежу и напрягаю бесполезную память. Нет, даже вспомнить как меня зовут не могу. Во сне я, вроде бы говорил на каком-то языке. На слух похоже на английский. Попробую подумать что-нибудь на нем: такое не должно забываться. Нет, не получается. Ни единого словечка, могу только повторить мой диалог с Сэмом, но, хоть и понимаю, о чем была речь, это все.