Татьяна достала пистолет, положила на стол.
— Держите! Патроны у меня в столе, потом заберете. А с должности просила бы не уходить. Заграничная переписка Техсектора никем не просматривается, для моей работы это очень удобно. Мало ли кого вместо вас назначат? Кстати, о письмах. Это вам, Ольга Вячеславовна!
На зеленое сукно стола, по левую строну от пистолета, лег маленький конверт. На белой бумаге — надпись знакомым почерком: «Госпоже О. В. З.» Зотова ахнула. Арцеулов! Ростислав Александрович!..
Схватила письмо, зубы оскалила:
— Если с ним что-то случилось, я тебя, шкура белогвардейская, голыми руками потрошить буду.
Татьяна не дрогнула, лишь взглядом потемнела:
— Будьте сдержанней, госпожа Зотова. Я всего лишь выполнила работу почтальона. Наш человек в эстонском посольстве уехал в отпуск, а дело срочное. Подполковник Арцеулов больше не сможет вам писать, о чем, собственно, и сообщает. Подробности позвольте не докладывать, дело секретное… Итак, на что мы можем рассчитывать? Я могу порвать заявление?
Бывший замкомэск поглядела на бутылку, прикоснулась к холодному стеклу:
— А если нет? Если не стану вашу шпионскую лавочку покрывать?
По страшному изуродованному лицу промелькнула усмешка, такая же страшная.
— Ангел уже пришел за вами, Ольга Вячеславовна. На вас его печать! А если без поэзии, то в ближайшие дни вас арестуют и расстреляют.
Зотова, понимающе кивнув, перехватила поудобнее бутылку…
— У, контра недобитая!..
Штаб-ротмистр отшатнулась, рука скользнула к поясу. Ольга, рассмеявшись, швырнула черную бутыль точно в центр стальной дверцы сейфа, забрала пистолет.
Вышла — и дверью хлопнула.
3
И снова — траурные повязки на рукавах. И траурный митинг, как недавно совсем, в Пачанге. И горячая речь представителя Центрального Комитета товарища Мехлиса:
— …Кровь павших вождей взывает к классовой мести! Не дрогнем, станем стальной стеной, защитим трудовой народ от обезумевших в лютой злобе белогвардейцев и их приспешников-наймитов. Смерть за смерть! На вражескую пулю — десять пуль! На снаряд — залп из тысячи орудий!..
Только Мехлис на этот раз другой, настоящий. Дарвалдай, комиссар отряда, с митинга ушел. Не сам — увели согласно приказу. Стоял он рядом с командиром Кречетовым, сколько сил было, соболезнования выслушивал по случаю безвременной кончины брата, даже отвечал что-то.
Твердо держался комиссар, как на параде. Но всему предел положен. Побелел лицом товарищ Дарвалдай, пошатнулся…
У Ивана Кузьмича и у самого сердце болью зашлось. Успел шепнуть ему Мехлис-настоящий, что не осталось больше у парня никого на всем белом свете. Был старший брат — убили брата.
Представитель ЦК, оратор закаленный, не растерявшись, нужные слова нашел. О брате погибшем сказал, о смерти героической, об ордене Боевого Красного Знамени, о гранитном монументе. Вот только имени с фамилией не назвал. Извинился перед всеми, голову склонил…
Партийная тайна!
Митинг кончился, жизнь продолжалась. Комдив Рокоссовский умчался с лихой конницей на юг — бандитов обнаглевших в сабли брать, полпред Артоболевский в Кашгар укатил, к радиостанции поближе. Мехлис-настоящий тоже засобирался. К вечеру ждали аэроплан, «цекист» торопился в Столицу. Иван Кузьмич решил, начальству не мешая, в сторонке отсидеться. Обоих Мехлисов он уже успел сравнить — и выводы сделать. Не он один, «серебряные» на новоявленного однофамильца смотрели косо, стараясь держаться подальше.
Не повезло — представитель ЦК о Кречетове все-таки вспомнил, велев предстать пред темны свои очи. Иван Кузьмич, деваться некуда, предстал, заранее предвкушая неизбежное «ибо»
— Ибо коммунист!..
* * *
— …Ибо коммунист не будет достоин своего высокого звания, если станет подчиняться обстоятельствам. Напротив, в интересах революции он может и даже обязан подчинять эти обстоятельства себе…
— А закурить можно? — не утерпел Иван Кузьмич, насчитав третье «ибо» подряд.
— …Но не в личных корыстных целях, а исключительно в интересах нашего общего революционного дела! Да! Именно так!.. Ибо…