Владимир Васильев
Око всевышнего. Рукопашная сказка
Глава первая
1.
В вечернюю тишину вплетались мерные удары гонга. Монастырь встречал закат. Малиново-красное солнце пряталось за отроги Сао-Зу – Великого Горного Хребта, увенчанного пушистыми снежными шапками. Лишь одна дорога вела к монастырю – южная, та, что поднималась снизу, из озерной долины. Никому еще не удавалось перевалить через хребет в этом месте, хотя несколько узких троп уводили высоко в горы. Бродили неуверенные слухи, передаваемые чуть слышным шепотом, будто одна из этих троп ведет сквозь Хребты к самому северному побережью, однако уже много лет никто не ходил за Сао-Зу и не приходил оттуда.
Монахи, собравшиеся на вечернее очищение, отбили положенное количество поклонов и разошлись по кельям-таутам. Ученики первого круга устало брели с поздних занятий, ситы-работники подметали узкие дорожки и тренировочные площадки. Скоро и они уйдут в свой таут – большую общую спальню рядом со зданием кухни. Только привратники в свете лучин будут вести неспешные ночные разговоры.
Монастырь затих, спрятавшись за неприступными стенами, которые соперничали высотой с горными соснами. Темнело; последние лучи солнца таяли в хрупкой свежести воздуха. Холодный ветер тянул с гор, принося дыхание вечного льда.
Путник появился на дороге вместе с первыми звездами. Он спешил; учащенно дыша, опираясь на длинный посох, изредка оглядываясь. Достиг ворот, трижды ударил тупым концом посоха в Круг Путника, чернеющий в центре правой створки.
На стене возник привратник, бесшумно, словно летучая мышь.
– Да будет благословенно имя Каома! – хрипло сказал путник, склонив голову и сделав ладонью ритуальный жест.
– Навеки будет! – почтительно отозвался привратник. – Что привело тебя в нашу обитель?
Ладонь его застыла у груди.
– Прошу крова и защиты.
Привратник кивнул:
– Не совершил ли ты зла и не спасаешься ли от справедливой кары Императора и гнева Каома (да будет благословенно имя его!)?
– Руки и сердце мои чисты перед Императором и Тем, кто Выше, хаат.
– Ворота монастыря всегда открыты для скитальцев, чистых перед Тем, кто Выше! Входи, путник.
Правая створка неспешно приоткрылась, пропуская одинокого гостя.
Два монаха встретили его поклоном и застывшей перед грудью ладонью. Путник поклонился в ответ, стоя на отпечатке огромной пятерни у самых ворот; потом опустился на колени, отложив посох, и поцеловал священную землю монастыря.
Он не был здесь сорок семь лет.
– Голоден ли ты, путник? – спросил тот, кто разговаривал с ним со стены, одетый в зеленый плащ Наставника со знаком восьмого круга.
– Нет, хаат, хвала Всевышнему, – легкий обоюдный поклон, – добрые люди накормили меня в полдень.
Наставник снова кивнул.
– Брат Цхэ, отведи путника в гостевой таут.
Еще поклон, еще хвала Всевышнему, и у ворот опять стало безлюдно, а привратники возобновили свои ночные речи в неверном свете лучины.
Наутро странника отвели к Верховному Настоятелю.
Странник был стар. Седые усы и борода, седая голова, морщинистое лицо. Однако глаза его горели, словно у юного тигра, а мышцы полнились силой. Чем-то он походил на Настоятеля, только у того усы и борода были гораздо длиннее, а голову он, как и все в монастыре, брил наголо.
– Сатэ? – удивился и обрадовался Настоятель. Путника он хорошо знал, хотя виделись в последний раз они почти полвека назад.
Старик Сатэ поклонился сначала изображению Каома, потом Первому-в-храме и шести его теням-Настоятелям.
– Приветствую тебя, Бин, Первый-в-храме, и вас, Старшие!
Повинуясь жесту Верховного, один из слуг-учеников принес циновку и несколько подушек.
– Садись, Сатэ! И не зови нас Старшими, ведь ты равен нам, хранитель.
Сатэ присел.
– Разве пыль в придорожной канаве равна солнечному свету? Вы – слуги Каома, Старшие в монастыре, а я – одинокий старик, забытый всеми.
Чувствовалось, что подобные речи были всего лишь ритуалом.
– Недобрые вести принес тебе Сатэ, Первый-в-храме.
Выразительный взгляд – слуги покинули таут Верховного, осталась лишь семерка старших да путник. Двое Настоятелей стали у выхода.
– Я слушаю тебя, Сатэ-хранитель.
Странник неотрывно глядел Бину в глаза.
– Весна начинается, Первый-в-храме. Скоро равноденствие, не мне напоминать, что наступит год Тигра. Это будет год Тигра-воина.
– Я помню, Сатэ. Посланники Южного монастыря скоро выступят, ведомые братом нашим, Настоятелем Тао. Обряд будет исполнен.
Тигр приходил каждый двенадцатый год; однако Тигр-охотник ничего не менял в жизни монастырей. Раз в двадцать четыре года приходил Тигр-воин, и тогда весной либо Северный монастырь Каома, либо Южный (по очереди) отправляли друг другу посланников. Отбирались два молодых монаха, по одному от каждого монастыря, родившихся в год предыдущего Тигра-воина. Они уходили сразу после Турнира. Куда – знали немногие. Семеро Настоятелей каждого монастыря да десяток избранных. Возвращались монахи обычно летом; посланники-гости тотчас отбывали в свою обитель, и все повторялось спустя двадцать четыре года. И еще одно: молодые монахи-избранники, вернувшиеся в монастыри, впоследствии почти всегда становились Первыми-в-храме. Сорок восемь лет назад, когда Бину исполнилось всего двадцать четыре и был он молод и горяч, отправился он в путь вместе с Тао-южанином…